Сибирские огни, 1953, № 5

Зима... Крестьянин, торжествуя, На дровнях обновляет путь; Его лошадка, снег почуя. Плетётся рысью как-нибудь. Бразды пушистые взрывая, Летит кибитка удалая; Ямщик сидит на облучке В тулупе, в красном кушаке... Необычайной свежестью и постоянной ■новизной радует эта картина первого снега, начала русской зимы. Так же радует картина зимы, изобра­ жённой Суриковым в «Взятии снежного городка». Поразительно радостно и искренне воспринимал природу Суриков, работая над картиной «Взятие снежного город­ ка». Эта радость не окрашена рефлек­ сией, она звучит так же весело и непро­ извольно, как смех изображённого на картине подростка в красном кушаке, поднявшего руку с берёзовой веткой. Как знаменитые пушкинские строчки, передающие начало зимы, так и сури- ковский пейзаж в «Взятии снежного го­ родка» впечатляет удивительной естест­ венностью и лёгкостью, радостной красо­ той, в которой картина русского ланд­ шафта чудесно сливается с поэтичным народным восприятием родной природы. Изображение снега в этой картине бы­ ло, в сущности, художественным откро­ вением. До Сурикова никто в мировой живописи не умел с такой правдивостью изображать снег. В нём есть и синева, и белизна, и лёгкость, и непередавае­ мая мягкость, у зрителя рождаются не только зрительные, но и осязательные ощущения. С поразительной естественностью изо­ бражён снег и в картине «Боярыня Мо­ розова». Движение по снегу саней на­ столько живо, что зрителю кажется, что он слышит скрип полозьев. Но в отличие от Васильева, Саврасо­ ва, Шишкина и Левитана, пейзажи Су­ рикова не только не окрашены рефлек­ сией, личным настроением художника, но и далеки от воспевания обыденной стороны природы. Наоборот, Суриков своим колоритом всячески подчёркивает яркое эпическое начало в русской при­ роде, особенно в своих исторических по­ лотнах. Он видит природу почти так, как видел её автор «Слова о полку Иго- реве» или творцы эпических песен в глубоком единстве с изображёнными людьми и событиями. Особенно это за­ метно в картине «Боярыня Морозова». Московская улица XVII века, дома, церкви, окутанные сизой дымкой де­ ревья, небо — всё это не ощущается как фон, на котором развёртывается истори­ ческая драма, а воспринимается как по­ разительно цельная картина, где мир и история, люди и пейзажи, события и страсти так связаны единой мыслью, колоритом, безупречной композицией, что невозможно механически отделить одно от другого. Биограф художника Иван Евдокимов писал: «Вся жизнь Сурикова — это рож­ дение и осуществление картин, одной за другой. Работой заполняется всё: утро, день, вечер, ночь; наскоро — обед и чай; несколько необходимых часов сна; ко­ роткие встречи с друзьями, которых, кстати, очень мало; запойное чтение книг для очередной картины; торопли­ вые, так не связанные с работой, про­ гулки по московским бульварам и улицам, прогулки — дозор, наблюдения, поиски натуры. Главный хозяин его личной жизни — беспрерывный художе­ ственный труд. А только «переедет» готовая картина в Третьяковскую галле: рею или в Русский музей, уже на под­ рамниках появляется другая». Примеров такого героического само­ отверженного труда история русской и мировой живописи знает не так уж мало. Но и в своём труде, как и в своём ис­ кусстве, Суриков был самобытен. История искусств рассказывает нам об упорном труде современников Сури­ кова — французских художников, ради искусства отказывающихся от радостей жизни. О горестной судьбе такого ху­ дожника рассказывает Э. Золя в своём знаменитом романе «Творчество». Про­ тотипом для героя этого романа послу­ жил известный французский художник- декадент Поль Сезанн. Сезанн почти всю свою жизнь прожил в маленьком провинциальном городке Эксе провинции Прованс. Мир его был мал, провинциален, узок. Его не инте­ ресовала ни история, ни общественная жизнь, ни человеческие страдания и радости, ни природа, ни люди других мест и стран — ничто, кроме незыбле­ мых устойчивых и как бы «вечных» очертаний и форм окружавших его пред­ метов. Для Сезанна всё было предметом, вещью — мир, человек, леса и реки, даже самое текучее и живое — вода на его картинах походила на камень. Биографы говорят, что Сезанн был упорным аскетичным тружеником. Это действительно так. Но в труде его, та­ ком чуждом истории, обществу и жизни, было нечто застылое, мертвящее, без­ гранично консервативное. В упорном, почти не знавшем досуга, труде Сурикова не было аскетического отказа от жизни и её радостей. В сущ­ ности весь его труд был страстной по­ пыткой узнать, понять, почувствовать, запечатлеть жизнь, людей, природу. Да­ же прошлое — история была для него жизнью. Боязнь что-либо упустить, опоздать, не заметить заставляла Сурикова мчать­ ся то в Сибирь, то на Дои, то снова в Сибирь, то в Швейцарию. В Швейца­ рию он ехал не для поисков человече­ ского типажа, а для того, чтобы по­ смотреть, как выглядят Альпы. «Гор, брат, тут поболее, чем у нас в Красно­ ярске», — писал он брату.