Сибирские огни, 1953, № 4
— Ой, лишенько мне, чую: провалюсь, ей-богу, провалюсь, — повто ряла Маринка дрожащими губами. — Ну чего ты боишься, возьми себя в руки. Слышишь? — строго ска зала Нина и легонько подтолкнула её в спину. Маринка покорно шагнула вперёд с таким видом, как будто надо было прыгнуть в огонь, слепо разве ла руками занавес. Тяжёлые складки материи, колыхаясь, сомкнулись за ней. С минуту, а быть может и больше, как показалось Нине, Маринка молчала. Гул в зале стих. Слышно было только покашливание, да с улицы доносились звуки радио. Молчанье Маринки становилось угрожающим. «Неужели растерялась?» — с тревогой подумала Нина и оглянулась на зад. Все, кто находился на сцене и за кулисами, видимо, испытывали та кое же чувство. Участники монтажа молча стояли в окопе. Добровольский, нахмурившись, смотрел на занавес, а Исенгулов озабоченно качал голо вой и шёпотом повторял: «Ой, Маринка, Маринка!» И вот в тот момент, когда напряжение достигло предела, в тишине отчётливо раздался ясный голос девушки: — Начинаем выступление коллектива художественной самодеятель ности колхоза «Свет». Разрешите от имени участников нашего концерта, — голос Маринки зазвенел, — передать вам дружеский, соседский привет. В зале всплеснулись громкие аплодисменты. Голос конферансье сна чала потонул в них, потом снова стал слышен. — Первым номером нашей программы — монтаж, посвящённый бес смертному подвигу героев-панфиловцев под Москвой... Маринка стала перечислять действующих лиц. «Хоть бы голос не со рвался», — беспокоилась за неё Нина. Она и не предполагала, что в этот вечер придётся столько пережить за себя, за Маринку, за Исенгулова, за весь коллектив. Нина не заметила, как подошла её очередь выступать. Маринка, уже освоившись со своей ролью, подбежала к ней и возбуждённо объявила: — Нина Алексеевна, приготовьтесь. Нина хотела что-то сказать, но в горле пересохло. Дрожащей рукой достала она из жакета зеркальце, торопливо поправила волосы и вышла на сцену. Она, как во сне, остановилась возле того места, где уже сидел заведующий клубом с аккордеоном, машинально оперлась рукой о спинку стула. Зал расплывался перед глазами, и все лица сливались в одно ог ромное жёлтое пятно. Нина запела «Жаворонок» Глинки. И ей показалось, что это не она поёт: так слабо и неуверенно звучал голос. «Ну, что я, что со мной?» — подумала она с недоумением, не веря, что недавно сама просила Маринку не волноваться. Нина до боли стиснула пальцами стул и решительно подняла голову. И сразу точно пелена упала с глаз. Теперь зал уже не казался ей одним огромным, расплывчатым пятном. Она стала различать лица. Вот сидит главный агроном Казюра. Он слушает, подперев подбородок рукой. Ольга Арсентьевна откинулась на стул. В руке у ней зажат скомканный носовой платок. Старушка плакала, когда показывали монтаж о панфи ловцах. Бурлаков— доволен. Он смотрит на сцену и одобрительно кивает. Кубрин почему-то хмурится... А Кубрин старался скрыть своё волнение. Ему нравилось пение Нины, какое-то особенное, душевное. Кубрин с удивлением убеждался, что в её исполнении совсем по-новому звучит знакомая мелодия. Он под нял голову и чуть заметно улыбнулся одними глазами. И Нина поняла эту улыбку. Она ждала её. Ей, вдруг, сделалось радостно и легко. Она вздохнула полной грудью и с особенным чувством и подъёмом закончила романс.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2