Сибирские огни, 1953, № 3

чтобы, позабыв обо всём на свете, слушать, как Катерина читает им кни­ гу о делах и днях «Молодой гвардии»... Они с детства привыкли друг к другу, сходясь в играх, в забавах, в учёбе, в труде, они никогда не чурались один другого, они были своими, и потому сегодняшнее их молчание ещё больше подчёркивало тягостную зна­ чительность предстоящего собрания. Ольга Николаевна глядела на них и впервые замечала то, что раньше как-то ускользало от её внимания: кожаный браслет часов на руке у пар­ ня, — наверное, у старшего брата взял или купили ему? — замечала подо­ зрительно покрасневшие и припухшие мочки ушей у девушки — неужели серьги пробовала надевать, дурёха? Она тщательно высматривала все эти мелочи, а потом вдруг поняла: да ведь они все выросли, они стали совсем взрослыми, и чем дальше, тем больше будет и часов, и серёг, и свадьбы за ­ гремят по деревне. Они взрослые, а она уже старуха, уже волосы седые перестала выдёргивать — всё равно всех не передёргаешь, — хотя, кажет­ ся, вчера заливалась горькими слезами от обиды, что мать не пускает на гулянку — коров-то кто будет доить? — кажется, вчера чуть не заплакала от стыда, когда первый раз поцеловал её у калитки весёлый эмтеэсовский тракторист, — а ведь сердце разорваться готово было от счастья.'.. Они выросли, и с ними вырос сын её Павел, Павлуша, Паня... Он сидит сейчас у самых дверей, потупившись, вздыхает иногда, как всхлипы­ вает, да перебирает пальцами козырёк своей кепки поломанный, — ах, когда же новую купим, ему и заботы нет, а сама всё забываешь. Да, вырос Павел, вон, и усы пробиваются, скоро бритву попросит отцовскую, как-то вроде даже намекал: где, мол, она лежит? Ну и что же, что вырос? А для неё он всё тот же Павлуша, всё тот же пострелёнок-мальчонка, что на речке купался, рыбу удил, деда Куренка просил вырезать свисток получ­ ше, гусей дразнил, стёкла бил, дрался, плакал, озорничал, — досада одо­ левала и — сердце не камень — радость брала, ни с чем не сравнимая ма­ теринская гордость за маленького человека, который был частицей её са­ мой. В нём всё знакомое, всё родное: и эти судорожные вздохи — так и в детстве вздыхал, когда напроказит, и эта заплатка на комбинезо­ не — сама пришивала, печалилась, что только другого цвета заплатка нашлась. И ещё, всего роднее, — черты весёлого эмтеэсовского трактори­ ста видела она в сыне, его привычки, его манеры. Вот так же перебирал он козырёк фуражки, объясняя ей, что им обязательно надо пожениться, иначе, чёрт знает, что получится, иначе свет будет не светом, мир будет не миром; вот так же, потупившись, сидел он за столом последний раз, пе­ ред уходом на фронт. Она потеряла его, первого, сильного, ласкового, любимого, — война отняла ^его. Она до зубовного скрежета, до мучительной боли в сердце в мельчайших деталях помнила, как узнала об этом. Помнила эту самую комнату, синюю с белым горошком рубаху Филиппа Артемьевича, кото­ рый был в то время председателем колхоза и с которым на чём свет стоит она ругалась — тоже помнилось совершенно отчётливо — из-за двух борон, которые он хотел передать в другую бригаду. Помнила, как в комнату тихо вошла девушка, сельский почтальон, как несколько раз во время пе­ репалки девушка осторожно трогала её за плечо, а она сердито отмахива­ лась — не до тебя, отвяжись! Как потом почтальонша бережно вложила в её руки маленький треугольный конверт и быстро ушла. Как она вскры­ ла конверт и, мысленно ещё вся в споре с председателем, не сразу добра­ лась до смысла написанных химическим карандашом строк. И как, когда этот смысл дошёл, она тихо, чуть слышно сказала: — Бороны я не отдам... А Филипп Артемьевич взмахнул руками, словно собираясь улететь, и торопливо проговорил: