Сибирские огни, 1953, № 2

нее, напуганном Тумановым, о подлень­ ком начальнике приискового участка Шакуте, признавшемся в пьяном виде, что первое место он «завоевал» припис­ кой добычи, и некоторых других таких же «деятелях». Но все эти герои орга­ нически не входят в повествование, они действуют где-то на периферии главных событий, являются не более как эпизо­ дическими лицами, которые вводятся лишь для того, чтобы оттенить, ещё раз проиллюстрировать замечательные каче­ ства главных героев. Так, о взяточнике- инспекторе рассказано затем, чтобы по­ казать проницательность замполита Строганова, о заведующем столовой, чтобы показать принципиальность Тума­ нова, о Шакуте, довольно глупо разо­ блачающем себя, чтобы характеризовать прямоту и честность Кедрова. В резуль­ тате получается, что «идеальный» совет­ ский человек противостоит лишь стихии природы и борется только с ней; пурга, засасывающие болота, разлив воды, мо­ розы, сама глухая тайга, где Туманов с товарищами чуть не погиб, заблудив­ шись, — вот главные препятствия, кото­ рые преодолевают герои, других препят­ ствий нет. Им по существу не с кем бо­ роться, перед ними «пассивная» приро­ да, а не реальная, сознательно действую­ щая человеческая сила. И все эти бра­ коделы, лентяи, обманщики и воры разоблачаются, выводятся на чистую во­ ду с лёгкостью необыкновенной, стоит только взглянуть на них честному чело­ веку. Резко сатирически, зло и броско на­ рисовал В. Тычинин портрет заведую­ щего клубом Кононова, трагика Аркадия Нюансова, «осквернявшего собою под­ мостки МХАТа». Это «ископаемое», по характеристике жены Кедрова, пропа­ гандирует «халтуру — не продохнёшь», именует себя не иначе, как «жрецом чистого искусства», называет почти всех на прииске «дураками и делягами». С первой же встречи с ним Кедрова ре­ шила; «Гнать Нюансова поганой метлой и впредь не допускать его к клубной ра­ боте на пушечный выстрел». Допустим, что всё это так и есть, но не очень ли откровенен этот нафталином пропахший герой, разоблачающий себя с первым встречным, не странно ли, после этого, что его идеологическую диверсию так долго не замечали, прежде всего зампо­ лит Арсеньев, человек культурный, об­ разованный и, в романе явно, полонш- тельный. Не проявляет ли он здесь то ротозейство, ту беспечность, против ко­ торых необходимо бороться? Следствием именно* такого показа борьбы нового со старым, где старое изображается где-то на третьем плане и легко, безболезненно обнаруживается, разоблачается и изгоняется, очевидно, являются и другие существенные недо­ статки произведения. Во-первых, это приводит к статич­ ности в характере положительного ге­ роя. Он выступает в своей, так сказать, только идеальной функции, заданной ему автором, вне конкретных проявле­ ний всех своих замечательных качеств, развивающихся, как известно, в столк­ новении, в борьбе с людьми, являющи­ мися носителями иных свойств и осо­ бенностей. Так, статичными оказались образы Туманова, Строганова, Арсенье­ ва, Хирсели и других героев романа В. Тычинина. Во-вторых, драматизм со­ бытий заменяется описательством, герой преодолевает только внешние препят­ ствия, природные или технические, и опускаются препятствия более глубокие, не менее трудно преодолеваемые, идей­ ные или психологические, вытекающие из разности характеров и мировоззре- ния. В-третьих, незаметно, но, к сожа­ лению, постоянно такое изображение от­ жившего и реакционного пропагандирует по существу благодушие, хвастовство, самоуспокоенность. Нам с нашими успе­ хами, дескать, всё ни по чём, только взглянем — увидим, разоблачим, унич­ тожим... А в соответствии с этим типы карьеристов, взяточников, лентяев и всякого рода проходимцев изображаются без масок «добропорядочных» людей, которые они на себя надевают. Они обя­ зательно беспредельно глупы, никчём­ ны и почти сами лезут в петлю, для них автором уготованную. Помогает ли это увидеть истинное лицо врага, мобилизу­ ет ли на борьбу с ротозейством? Конеч­ но, нет. Этим же благодушием продиктовано и то, ставшее в литературе штампом, пе­ ревоспитание героя, которое всё ещё даётся во многих произведениях поверх­ ностно, без достаточной глубины изо­ бражения действительно проводимого партией и государством воспитания и перевоспитания масс. В первой половине произведения человека мажут густочёр­ ной краской, во второй — оттирают до блеска да так, что и верить перестаёшь, ибо краска белая проступает мгновенно при первом прикосновении щётки и глав­ ное — по явному и ничем не прикры­ тому произволу автора. По такому принципу дан, например, образ Пихтачёва в повести Г. Лезгин- цева «Золотая тайга». Сцена в начале повести: «— Слушай, Пихтачёв, —1 говорят ему на собрании, — надоело нам с тобой няньчиться! Сколько раз с тобой толко­ вали, призывали к порядку, а что толку? ...И сейчас ведёшь себя возмутитель­ но: пришёл позже всех. Посмотри на се­ бя: небритый, растрёпанный, грязный. А ведь ты руководитель крупнейшей артели!» Сцена поближе к концу повести: «Обернувшись, Вася с трудом узнал Пихтачёва: фибровая каска с яркой аккумуляторной лампой, широкая