Сибирские огни, 1953, № 2

СЛОВО СОЛДАТА Тот страшный час ещё стоял у входа, когда у нас, уже ночной порой, тревожно загудела непогода над скованною льдами Ангарой. Как траур лёг на шёлк знамён походных, как медь рыдала в горестной тоске — об этом не расскажешь — слов пригодных нет даже в нашем щедром языке. Но жгучей болью тягостной утраты теперь навек сердца обожжены. Товарищ Сталин! Вашему солдату пусть эти слёзы будут прощены. Вот Ваш портрет в багровом обрамленье — я чёрным окаймить его не мог. Глаза раскрою — тает в отдаленье над Вашей вечной трубкою дымок. Сквозь дальнобойный гул страды военной, сквозь мирные тревоги и бои мне слышится Ваш голос вдохновенный: — К вам обращаюсь я, друзья мои!.. Опять звенят куранты на рассвете. У Мавзолея — смена часовых. И на земле уже родились дети, которым не увидеть Вас в живых. Но неуклонно к солнцу вырастая, обрызганная блёстками росы, над ними зашумит листва густая извращённой Вами лесополосы. И над моей суровою рекою зажгутся ослепительно в ночи намеченные Вашею рукою ангарских ГЭС могучие лучи... Куранты бьют. Незыблемо равненье на Ваш стальной, испытанный ЦК. Прославленное в битвах поколенье стоит, не шелохнувшись, у древка. И это знамя принимая в руки, к двухсотому приблизясь Октябрю, Вас так же будут внуков наши внуки благодарить, как я благодарю. До них, забывших, что такое войны, домчится поднимавший нас в бои всё тот же голос, ясный и спокойный: — К вам обращаюсь я, друзья мои! Юрий Левитанский. ВСЕГДА ЖИВОЙ Нет, не верится, что в этот вечер вдруг не стало нашего Отца... Радостью совсем недавней встречи и сейчас ещё полны сердца. И сейчас ещё в душе хранится светлое волнение, с каким мы открыли новые страницы, только что написанные им. В них вложил, со всею силой мысли всю любовь отеческую он — распахнул пред нами даль и выси, жизни нашей начертав закон. Как мы выросли, разбогатели снова, окрыляясь радостною той — ясной силой сталинского слова, гения чудесной простотой!.. Нет на свете слов проникновенней, в мире нету мудрости родней, — так в сердца проникнуть мог лишь Ленин мудрой задушевностью своей.