Сибирские огни, 1953, № 1
немецкая, порядки в своём имении вы завели прусские! — слова Мукер шану тяжело и глухо падали на стоявших рядом солдат, тревожа и воз буждая в них угрюмую злобу к Штенбергу. Они насторожённо сверлили его недобрыми взглядами. Голос Мукершану звучал всё сильнее и резче. Молодой боярин несколько раз пытался безуспешно остановить его. — Нам сейчас нечего делить, господин Мукершану, — сказал он при миряющим тоном. — Мы идём одной дорогой, одним путём. — Нет, господин лейтенант, между вами и нами — громадная раз ница. Вы пошли этим путём только потому, что вам деваться некуда. Мы ж е встали на него добровольно и идём рука об руку с русскими. И. нам радостно итти по этой дороге, ибо только она приведёт нас к настоящей жизни. Штенберг покраснел, не выдержав, крикнул: — Замолчите! Вы — коммунист! — Именно поэтому я и не могу молчать. Вы — трус и подлец! — Мукершану, казалось, вот-вот схватит ротного. — Вы не желаете воевать с фашистами. И с этими мыслями водили людей в атаку. Клев'ещете на русских, а следовало бы поклониться им и учиться у них воевать по- настоящему. Вон, полюбуйтесь!.. Могли бы вы взобраться на ту вершину?.. А русские, — Николае, отвернувшись от Штенберга, смотрел теперь на солдат, — на руках втащили туда пушки, и благодаря этому мы сидим здесь спокойно и болтаем попусту!.. Взгляните, взгляните, как они бьют! Откуда-то сверху доносились резкие орудийные выстрелы и вслед за ними, в ту же почти секунду, раздавались разрывы снарядов. Но самой батареи не было видно. Её застилало медленно и величаво плывшее по ущелью, разорванное острой грудью горы, белое облако. Другое облако, поменьше, сиротливо плутало меж скал, не находя выхода. Внизу в зелё ной и узкой долине паслись косматые яки. При каждом выстреле они вздрагивали и удивлённо поднимали вверх тупые морды, тревожно мыча, некоторые бежали к стыну1, прилепившемуся на склоне горы. — Забраться с пушками выше облаков! Снилось ли это вам, госпо дин лейтенант, вам, бывшему офицеру горнострелкового полка?! — про долж ал Мукершану, снова переводя взгляд на побледневшего боярина. — А вы знаете, кто командует этой советской батареей? Парень, совсем мо лодой парень, ваш, наверное, ровесник. Я вчера познакомился с ним. Славный малый. Его зовут Гунько. Офицеры из нашего корпуса, артил леристы, не верили, что Гунько поднимется со своей батареей на эту вер шину. И знаете, что ответил он им на это? Он сказал: «Нам многие ино странцы не верили. Сначала они не верили, что мы построим в своей стране социализм. Мы его построили. Потом не верили, что мы сможем отстоять Сталинград. Мы его отстояли. А как мы там сражались, вам расскажут ваши же соотечественники из кавалерийского корпуса генера ла Братеску, когда вернутся из плена на родину. Наконец, нам едва ли верили, что мы придём сюда, вот в эти горы. А мы, как видите, пришли». Представьте себе, господин лейтенант, наши офицеры не нашлись, что от ветить ему. Взводный Лодяну слушал Мукершану, чувствуя, как в его груди дрожит, рвётся на волю гордое, нетерпеливое желание подойти к этому человеку и обнять его. Он знал, что румынских солдат и командиров всегда разделяла невидимая черта скрытой, с трудом сдерживаемой не нависти и неистребимого недоверия: солдаты не любили своих команди ров, хотя глубоко прятали это в своих сердцах. Лодяну сейчас было при ятно от сознания того, что в отношении к Мукершану это чувство у него 1 Стын — деревянное помещение с несколькими изгородями, жильё пасту хов и место дойки скота.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2