Сибирские огни, 1953, № 1

запомнился Пинчуку, потрясённому всей этой сценой. Высокий, сутулый, в узких, залатанных, шерстяных штанах, с огромными чёрными глазами, с обнажённым черепом, обтянутым жёлтой кожей, крестьянин до этой минуты не говорил, но губы его всё время шевелились. Большие тяжёлые руки были опущены, но пальцы сплетались в бугроватые грозные кулаки. Это ещё более усиливало впечатление от угрюмой свирепости на его лице. — Добиток!1— глухо выдавил он и тугим толчком отшвырнул Пат- рану. — Убивать нас, наших сыновей и дочерей?.. И только за то, что мы люди и хотим жить?.. Прочь отсюда!.. Патрану поспешно выбрался из толпы и, припадая на одну ногу, бой­ ко поковылял со двора. И всё же не удержался, чтобы не крикнуть: — Погоди же, Суин!.. И ты поплатишься за это!.. Но слов Патрану никто из крестьян не услышал, и кулак был рад этому. Хозяина и Василику внесли в дом. Туда же вошёл только что приве­ зённый Кузьмичём врач. Крестьяне остались во дворе и среди них — Суин Корнеску. Лицо его теперь скорее было торжественным, чем суро­ вым, в чёрных глазах горела большая напряжённая мысль. — «Траяска Романия Маре!»2— сказал он, обращаясь к гарманешт- цам, и глаза его насмешливо и зло сверкнули. — Вот приманка, на кото­ рую нас всех, дураков, ловили... Погубили наших сыновей. А теперь и нас хотят!.. Нуй бун! (П л о х о ! )— Суин нахмурился. — Этак всех нас пере­ бьют. По-иному надо жить. Как говорил нам Мукершану, как живут русские, вот так! — он вдруг приблизился к крестьянам, своей правой рукой взял за руку одного из них, левой — другого, подтянул к себе, быстро прошёл с ними вперёд, остановился и проговорил взволнованно: — Вот как надо! Поняли? — агатовые глаза его зажглись горячим бле­ ском. — Поняли? — повторил он и, вдруг, вновь нахмурившись, закончил тихо: — Теперь я знаю, кто стрелял в Мукершану... И это не последний выстрел. Поняли ли вы меня? Должно быть, крестьяне не совсем поняли, что хотел сказать им Корнеску. Но некоторым стало страшно, и эти потихоньку, стараясь быть незамеченными, покидали двор Бокулеев. У других на задумчивых лицах уже явственно было видно отражение злости и решимости. Особенно рез­ ко изменился крестьянин, которого ещё раньше заметил Пинчук. Тогда он стоял молча и, казалось, даж е прятался за спины других. А сейчас оживился, заговорил громко и торопливо, что-то втолковывая рядом стоявшему мужику. В селе ударил бубен, и оставшиеся крестьяне начали медленно рас­ ходиться, но не по-одному, как это делали первые, а по-двое, по-трое. Видно было, как они что-то говорили друг другу, размахивая шапками и посохами. Пинчук с каким-то смешанным, тревожно-радостным чувством смот­ рел им вслед, давно поняв, что вокруг совершалось нечто такое, что когда- то уже было пережито им самим. Это ощущение уже не покидало его на протяжении всего похода через Румынию. Оно жило в нём и напол­ няло грудь счастливым сознанием того, что всё, что сейчас творилось на его глазах в этой стране, пришло сюда вместе с ним оттуда, с востока, и что он, Пинчук, несёт на себе за Есё это немалую долю личной ответ­ ственности. — Ось вони... яки дела-то! — неопределённо пробормотал он, не в состоянии выразить словами то, что жило в его груди и мозгу. 1 Скотина, животное (рум.). 2 Да здравствует великая Румыния! (рум.).