Сибирские огни, 1953, № 1
словно водяные, голубые брызги. «Спасти, спасти её или умереть!» — сту чало в груди Марченко. Никогда ещё за всю войну не дрался он так ярост но, как сейчас. Он стрелял и радовался, когда пуля настигала врага. К ра сивое лицо его было страшным в эту минуту. Старый, опытный фронтовик, Марченко с первой же минуты понял, что его позиция выгоднее позиции немцев, и решил защищаться до конца. Когда был убит последний немец, Марченко почувствовал, что не мо жет подняться на ноги. Силы покинули его. Но он был впервые бесконеч но счастлив. Он видел склонившееся над ним лицо Наташи, благодарно устремлённый на него взгляд больших девичьих глаз с ещё более живым и подвижным от слёз мигающим огоньком. И ему стало, как никогда, р а достно, тепло. Скоро силы вернулись. Марченко приподнялся, и они медленно и молча пошли в расположение дивизии. Возле штаба распрощались — всё так же, молча. Придя к себе в батальон, Марченко немедленно лёг спать. А когда проснулся, первое, что увидел, было склонённое лицо Акима. — Спасибо, товарищ старший лейтенант, — тихо сказал он. — Боль шое спасибо... — Зачем это?.. Не надо, — глухо проговорил Марченко. — За это... не требуют... Зачем?.. Через небольшое окно в комнату, на койку старшего лейтенанта, лил ся мягкий свет, ласкал. Где-то за горами гудел бой. Стёкла окна легонько дрожали, как от глубоких подземных толчков. Марченко и Аким молчали. И думали о ней. -*■ И обоим почему-то было очень тяжело. Г л а в а д е в я т а я 1 «Дорогие, милые мои братья Георге и Димитру! Пишет вам это письмо ваша сестра Маргарита. Все мы живы и здо ровы, чего и вам желаем. Только у нас большое горе. Дом наш сгорел: кто-то поджёг ночью нас и нашего соседа Суина. А землю, которую — помнишь, Георге? — нам пахали русские, у нас хотят забрать и вернуть её боярину. Как жить будем — и не знаем. Управляющий боярской усадь бой грозит, говорит, что всех в тюрьму посадит, кто землю брал. На днях привезли с фронта убитого молодого боярина Штенберга — так ему и надо, собаке! Это за твою, Георге, Василику, за папу, за всех нас. Хоро нили его рядом с могилой старого боярина. Памятник поставили боль- шой-пребольшой, много цветов наложили, только они за день все посох ли, осыпались. А на могиле Василики и русского солдата растут розы — это мы с подругой посадили. Мама всё плачет. Живём мы в землянке, выкопанной ещё русскими солдатами. Отец Ион в церкви проповеди читает, говорит, что наш дом сгорел потому, что у нас во дворе жили советские бойцы-безбожники. Мама плачет. А я не верю. У всех стояли русские, а сгорели только наш дом да Суина. Сейчас у нас очень неспокойно, по ночам стрельба, — кто в кого стреляет, не поймёшь, скрипки и рожки умолкли. Хотя бы вы по скорее приезжали домой, а то мама не дождётся. Когда я пою, мама ругает: «Допоёшься, говорит, как Василика!» А я всё пою да пою. И пусть! Что же теперь делать: плакать, что ли? Ведь скоро будет лучше, я это знаю, а сердце меня ещё ни разу не обманывало. Увидишь русских, Георге, передай им от меня привет, особенно высокому Никите. Он мне
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2