Сибирские огни, 1952, № 6
ките. Сильные и жадные глотки солдата вызвали и на горле парторга не вольные глотательные движения, он облизал сухие горячие свои губы. Пилюгин, минуту спустя, просил снова: — Воды... Шахаев наклонился над ним вновь: — Нет больше воды, Никита. И ты это знаешь. Зачем же спраши ваешь? Немцы подтянули пушки и открыли огонь по доту. Крутой изгиб траншеи мешал им попадать в дверь. Снаряды с оглушительным треском ударялись о железобетон, мелкие осколки, отлетая от внутренних стен дота, впивались в разведчиков, добавляя к их ранам новые; солдаты ле жали, уткнув лица в землю, боясь, что осколки попадут в глаза. Сенька насчитал около сорока прямых попаданий в дот и примерно такое же ко личество снарядов упало поблизости. Чтобы заглушить боль от мельчай ших осколков бетона, впившихся в тело, Ванин крепко сжал зубы и про» себя считал, отмечая каждое попадание: «Сорок один... сорок два... пять десят... пятьдесят три...» — Гитлерята паршивые! — вдруг выругался он. — Стрелять-то не- умеют. Жаль, что рация у Акима поломалась. Передать бы на батарею Гунько. В два счёта разделалась бы она с нашим дотом. И всё тут... Шахаев насторожился. — Это что, Семён, капитуляция? Сенька покраснел. — Что вы, товарищ старший сержант... К тому это я, что плохая артиллерия у немцев... А нам — что?.. Коли не будет иного выхода... — Не будет иного выхода!.. Сеня!.. Ванин!.. Друг ты наш весёлый, тебе ли, старому разведчику, сталинградцу, говорить такие слова! — Ша хаев сел посреди дота, в центре, сложил ноги по-восточному, калачиком, прижмурил и без того узкие глаза; добрые, милые и мудрые искринки вспыхнули в щёлках припухлых век: нездоровый румянец выступил на худых его щеках. Он глядел то на одного, то на другого, и казалось, всё светлеет вокруг, даже на губах Никиты скользнуло подобие улыбки. Вместе с тем бойцы чувствовали, что парторг тревожился, словно хотел сказать что-то и не находил нужных, сильных слов. Первым это заметил Аким. Он перестал копаться в повреждённой рации, внимательно глянул на старшего сержанта; откинул назад непокорную светлорусую прядь Ва нин, заиграл живыми смелыми глазами, будто желая сказать: «Посмотри- ка на нас, товарищ парторг! Мы вовсе не унываем!... Мы ещё и веселиться можем! Чего там!» Шахаев, поняв состояние солдат, благодарно посмотрел на них ещё, смущённо улыбнулся и, усталый, неожиданно предложил: — Давайте, товарищи, споём... русскую! Она — для всех! — Русский петь нада... Всем нада!.. — горячо и обрадованно под хватил Каримов. — Все любят русский песня... Харош русский песня! Петь нада! Немцы то ли сделали перерыв на обед, то ли ещё по какой причине, но только прекратили обстрел. — Давай, затягивай, Семён, — попросил Аким, но не выдержал, за пел первым: Из страны, страны далёкой, С Волги-матушки широкой Ради славного тру-у-у-да-а-а...- Нестройный, трескучий, но приятный голос его стремительно поднял ся вверх и звенел там звонко и с дрожью, потом, на миг оборвавшись,
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2