Сибирские огни, 1952, № 6
— Не будут с тебя налог брать, не будут, — растолковывал мужику Пётр Тарасович, отчаянно жестикулируя руками. — Ты сам теперь хозяин всему. Понял? — Бун, бун!.. Карашо!.. — радостно пролепетал сообразивший, на конец, старик, торопливо смахивая с глаз слёзы. — Бун, карашо!.. — Бун, бун!.. — «бунел», как в бочку, довольный Пинчук. Между тем за глухой стеной, обращённой к востоку, стучали топоры и пронзительно визжала пила. Там под руководством «главного инжене- ра-строителя», каковым прослыл Кузьмич, солдаты прорубали новые окна. Хозяин направился туда. «Главный инженер», потный и возбуждённый, встретил его словами: — Давно бы окна надо тут прорубить. Солнце-то на востоке всходит. А то в твоём дому — темно, сыро... Жена и дочь хилые... Ничевошеньки ты не понимаешь! Наутро в хате, залитой солнечным светом, хлынувшим с востока че рез новые большие окна, были двое — Кузьмич и Александру Бокулей, порядком «клюнувши». На радостях хозяин извлёк из каких-то потайных домашних недр кувшин винца, нивесть для какого торжественного случая припасённый, и они вдвоём с «инженером» скорёхонько его опустошили. Подогретый вином, ездовой рассказывал румыну историю про свою не путёвую жену Гликерью, бежавшую с белым казачишкой из дому. Хозяин слушал старого солдата с превеликим вниманием, хотя не понимал из его рассказа ни единого слова. Нередко там, где надо было по ходу рассказа выразить соболезнование, румын улыбался и восклицал: — Бун!.. Карашо... Карашо, Кузмытш! — и лез целоваться. Петра Тарасовича дома не было. Накануне он узнал от Наташи и Василики, которая уже поселилась в доме Бокулеев, что дочь хозяина, семнадцатилетняя Маргарита, заражена фашистами нехорошей болезнью. Пинчук решил отвезти девушку в наш армейский госпиталь, что стоял в городе Хырлзу, в тридцати километрах от Гарманешти. Убитая горем, мать Маргариты теперь воспрянула духом и в знак благодарности топила для солдат баню. Пётр Тарасович охотно взялся помочь семье хозяина. Ему хотелось, чтобы там, где прошла Красная Армия, было всё чистым, здоровым, свет лым. Глядя на худенькое, бледное, истомлённое тяжёлой болезнью лицо девушки, он шептал в адрес фашистов: — Ось гниль яка... Всю Европу опоганили... Больше всех страдал от безделья Сенька Ванин. Его неуёмная моло дая энергия искала выхода. Послонявшись возле Кузьмича и Лачуги, он вновь шёл допекать Никиту Пилюгина. Последнее задание, в котором неплохо показал себя Никита, несколько смягчило Сеньку в отношении Пилюгина. Тем не менее он попрежнему донимал его. — Опять сидишь один, — говорил он ему. — Нет бы пойти к хлоп цам, побеседовать с ними вместе, анекдоты хотя б послушать... Ну, неис правимый же ты единоличник, Никита!.. А ведь что ты-есть один? Ни что! — и Сенька пускался в глубокие и рискованные философские рассуж дения. — Вот взять, к примеру, наш последний бой с немецкими разведчи ками. Один бы ты там ничего не сделал. Умер бы от страху. А все вместе мы легко управились с немцами, потому как мы — сила... Ты — опасный индивидуалист, Никита, — вот ты кто. — Отвяжись ты от меня! — стонал Пилюгин, — Что ты ко мне при лепился?.. «Индивидуалист»... — А то и прилепился, чтоб ты понял...
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2