Сибирские огни, 1952, № 1

груза нет, сидеть должна, — ничего сейчас другого не придумает она! Ну, а это по цепочке передастся вверх с земли, и Алёша скажет: — Точка. Не успели. Подвели. И задержка. — так выходит, — одного в цепи звена остановит всех и, вроде, станет всей стране видна. В первый раз вот так и было. День сиял, лучился день, а глаза ребят накрыла холодком раздумья тень. Перебросились словами: — Плохо! — Кто ж е виноват? Но комсорг, сказав «мы сами!» , на обед послал ребят. Лишь потом, когда устало солнце плыло в дальний бор. время юношам настало свой продолжить разговор. Возле штабеля большого собрались, как у стола. От подъёмника Цветкова мрачной тучей подошла, и шофёр пришёл, — тот парень, что в пути тогда шутил. Он порылся в портсигаре, сел на камень, закурил, посмотрел на Алексея, па раскрытую тетрадь и сказал, что «ассамблею можно будет открывать». И тогда из тёмной тучи сразу — молния и гром: — Брось, товарищ! Ты нам лучше расскажи сейчас о том, почему не обеспечил кирпичом сегодня нас? Тот расправил резко плечи и сказал: — А ты полегче. Норму выполнил я, раз! Кирпича всегда хватало, успевали класть едва, а сегодня стало мало? Я причём здесь? Это два! Мы работаем на стройке, за собою всяк смотри... И, конечно, вслед за двойкой он назвал бы цифру «три». Но Алёша карандашик оторвал вдруг от листа, поднял руку: — В д ел е нашем арифметика проста. Завтра столько-то уложим (будет смена горяча!), значит, требовать мы можем весемь тысяч кирпича, но поскольку цифра восемь не предел ещ ё для нас, мы шофёра очень просим нам подбросить про запас! Повернулся он к Елене: — Восемь тысяч. Потому... И осёкся. На мгновенье показалось, что ему не закончить эту фразу. Он на Лену посмотрел и, как не было ни разу, почему-то оробел. Почему?.. Легко такие лишь вопросы задавать, нелегко на них впервые в полный голос отвечать. Можно с девушкой учиться, в школьный класс ходить с утра, и не думать, что промчится эта школьная пора. Можно с девушкой встречаться, улыбаться ей светло, и не думать, что расстаться будет очень тяжело. На «привет» «привет» ей скажешь,, на «прощай» — «прощай» в ответ, не задумаешься даж е — лучше всех она иль нет. Дружба с нею, как со всеми, незаметно к ней привык, но придёт такое время — и не день, не час, а миг — и внимательней, чем прежде, вдруг присмотришься ты к ней. В той ж е девушка одежде, всё в ней то ж е — до бровей, но, впервой тебя пугая, залил всё какой-то свет: ведь она одна такая. Никого милее нет! С незнакомым чувством новым на неё глядишь сейчас ... Так, наверно, с Русаковым получилось в этот раз, или, может, что другое — не известно никому, только он взмахнул рукою и продолжил: — Потому завтра нужно вам, Цветкова, тот кирпич наверх поднять, а иначе будем снова мы стоять!.. Как весенний вечер светел, сколько в небе синевы!.. «Неужели кто заметил, что сказал я Лене — «вы»?!