Сибирские огни, 1951, № 3

Марченко слушал песню, облокотившись на повозку. Оп смотрел на Наташу, кото­ рая в глубине сада укладывала в сумку медикаменты. Ему казалось, что песня сложена про него, и старый плут Кузьмич нарочно подобрал такую: Лишь один-го из них Добрый молодец Призадумался, Пригорюнился. Жилы на тоненькой шее Кузьмича натягивались балалаечной струной. Порой, когда Кузьмич брал невозможно высокую ноту, ПГахаеву становилось страшно за певца: он боялся, что жилы на худой шее ездового вот-вот лопнут. А увлекшийся Кузьмич забирал всё выше и выше. Дума­ лось, сама душа взбунтовалась в нём и теперь рвалась на волю- — Ах, о чём же ты, Добрый молодец. Призадумался. Загорюнился? — спрашивал он страстно и вдохновенно. И хор тихо отвечал ему: — Я задумался О белом лице, Загорюнился о ясных очах. Всё на ум идёт Красна девица, Всё мерещится Ненаглядная. Ещё ниже склонилась седая голова Ша­ хаева. Плотно закрылись его чёрные глаза. А там, у повозки, нервно скрипнули офи­ церские ремни. — Эх, вы, братцы мои, Вы , товарищи, Сослужите вы мне Службу верную, — выводил, подрагивая рыжёнькими усами, Кузьмич. Хор бросал требовательно и просяще: Скиньте, сбросьте меня В Волгу-матушку, Утопите в ней Грустьчоску мою. Марченко поник головой, стоял тихий и какой-то растерянный. А песнь лилась в его сердце, обжигая: Лучше в Волге мне быть Утопленному, Чем на свете жить Разлюбленному. Хор смолк. Оборвалась хорошая песня. Дымной наволочыо подёрнулись вы­ пуклые глаза Ванина. Пение растеребило и сенькино сердце. Помрачнел лихой раз­ ведчик, опустил когда-то беспечальную голову и не смел поднять её, взглянуть на Наташу, словно чувствовал свою боль­ шую вину перед ней. Непокорный вихор сполз на опалённую солнцем, приподнятую правую бровь. Потом он резко вскочил на ноги, зачем-то быстро взобрался на самую высокую яблоню, в кровь исцарапав руки о маленькие колючие сучья. Ветер сорвал с его головы пилотку, растрепал русые мяг­ кие волосы. С юго-запада ветер пригонял упругую прохладу большой воды. Сенька слез на землю, подсел к Шахае- ву. Тот уже давно наблюдал за ним. — Что с тобой, Семён? Обрадовавшись этому вопросу, Сенька однако ответил не сразу. Лишь проворчал невнятное: — Чёрт знает что... Вот тут... ерун­ да какая-то, — ткнул раза два себя в грудь. — Об Акиме вспомнил? — ' Угу, — угрюмо выдавил Ванин и, помолчав, начал торопливо и горячо: — Не увижу его больше — вот беда. Решил, поди, что я плохой товарищ... издевался над ним... — Тебя беспокоит только это? — Ну, да... — А ты всегда был прав в споре с Акимом? — в узких щёлках припухлых век кусочками острого антрацита поблёс­ кивали чуть косящие глаза. — Как ты думаешь? — Не знаю... — Вот видишь. Не так важно, Семён, что вы не успели помириться с Акимом. Важно другое, — чтобы ты нашёл муже­ ство сказать себе: «Да, я не всегда был прав, обвиняя товарища. Я понял это. И больше не допущу ничего подобного по от­ ношению к своим боевым друзьям». Акиму уже сейчас всё равно: помирились вы е ним или нет. А вот для нас, живых твоих товарищей, очень важно, чтобы ты, Семён, сделал для себя такой вывод. Сенька молчал. А Шахаев, положив на его плечо свою короткую тяжёлую руку, неторопливо продолжал: — Аким был прав в одном: мы не фа­ шисты, и их методы ведения войны нам чужды и ненавистны, как чуждо и нена­ вистно нам всё бесчеловечное. К тому же, Семён, нельзя валить в одну кучу убеж­ дённых (фашистов и немцев, обманутых и развращённых фашизмом. А ты смеши­ ваешь. Для тебя все они одинаковы. Фри­ цы — и всё. И их надо уничтожать везде, как ты часто говоришь. Аким не согла-