Сибирские огни, 1950, № 6
— В такой буран не приведись никому остаться в степи,— сказала она со вздохом.— Степан Матвеич даже телогрейку не надел под полу шубок. Отправился как на прогулку. И я, будто без ума была, не при советовала... — Груша, я давно хочу тебя спросить,— прервала её Лена, осто рожно подсаживаясь к ней на краешек кровати,— скажи мне правду, ты любишь Степана Матвеича? — Тише ради бога! — повариха испуганно схватила Лену за ру ку,— что ты говоришь, подумай? — Не отказывайся, я же ведь всё вижу, как ты переживаешь, как относишься к нему... — Видишь? Неужели это заметно? — Мне,— сказала Лена тихо,— я замечаю. — Ой, да что же это? — вздохнула Груша и закрыла глаза ладонью. Но оставалась она в этом положении недолго. Вдруг она улыбнулась незнакомой для Лены улыбкой, которая в один миг изменила её широ кое, веснушчатое лицо. Оно словно осветилось изнутри мягким светом, сделалось миловиднее, моложе. Груша спустила ноги с кровати, придвинулась к девушке и, волну ясь, зашептала ей над самым ухом: — Люблю, Леночка, давно люблю, одной тебе сознаюсь. На всю жизнь вошёл мне в сердце Степан Матвеич. Сама понимаю, что ни к чему это и бросить бы надо всё, не девчонка ведь я... У него своя семья, дети взрослые, а всё равно не могу от него откачнуться. Словно кто при ковал меня к нему. На фронте он был, сколько я передумала, переболе ла за него. Соня, его жена — мы подружки с ней — придёт ко мне, пла чет — писем нет. Я уговариваю её, подбадриваю, как могу, а у самой на душе камень. Ждала его, как будто он мой был, а он и до сих пор ни чего про мои думы не знает. — Неужели ты никогда не говорила, что любишь его? — спросила Лена, нахмурившись и закусив губы. Повариха отрицательно покачала головой. — Не было промеж нами особых разговоров. Хочешь веришь, хо чешь нет. Зачем? У Степана Матвеича своё счастье. Соней он дорожит пуще жизни. Она у него хорошая. И вдруг я под старость полезу к ним в семью... — А раньше? Как ты раньше терпела? — В молодости я у них за почтальона была,— как бы не расслы шав вопроса, продолжала Груша с грустной задумчивостью.— Доверя лись они мне. Напишет Степан Матвеич записку или так скажет: Груня, он меня Груней называл, сбегай к Соне, передай ей, пусть она вечером на озеро придёт. Я буду ждать её у Комаровского камня. И я бегу, дурочка. У самой ноги подкашиваются. Пока дойду, наревусь досыта. А встречусь с Соней, виду не показываю, передам всё, как было велено. Что же, думаю, стало быть, не судьба, подожду своего суженого-ряже- ного. И ждала. Кто сватал — тому отказала, да так и осталась старой де вой. Видела, Леночка, таких дур? — усмехнулась она и кончиком одея ла смахнула навернувшиеся на глаза слёзы. — Нет, Груша, ты хорошая! — Лена порывисто обняла подругу, прижалась щекой к её голому прохладному плечу.— Про такую любовь, как у тебя, книгу надо написать. Я бы обязательно написала, если бы умела. Читали бы люди и, знаешь, как бы уважали тебя? — Да что ты, Леночка. Интересно ли кому знать про мою любовь. Мало ли у кого как жизнь повернётся.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2