Сибирские огни, 1950, № 2
Спасибо командиру! Он хорошо рассудил, кого куда назначить,— с этой мыслью я обнял на прощанье Данилку и пошёл к моему взводному. Командир отдал приказ выступать, предупредив, что атака начнёт ся по его выстрелу. Мы пошли долиной Каа-Хема. На этой дороге я знал каждое дерево, каждый валун. Близился рассвет. Нас молчаливо встречали и быстро уходили назад к Сарыг-Сепу длинноствольные ли ственницы с копнами снега на вершинах и одетые до земли густой хвоей стройные ели. «Зачем идёте?» — с участием спрашивали одев шиеся в снежный пух придорожные берёзки, а заиндевелые тополя шелестели одинокими листьями, заживо примёрзшими к веткам, и зага дочно мерцали посеребрившейся корой. Тропа подводит нас к самому берегу, здесь деревья ещё выше и гуще. Над полыньями в разводьях реки вровень с отвесными кряжа ми на том берегу колышутся облака морозного пара, как будто Каа- Хем задумал согреть окоченевшую землю; уже глухо бурлит его гра нитная чаша, побелевшая от накипи и солей, а прижавшиеся к нему скалы и деревья проворно собрали капельки речного пара и увесились мохнатыми кисточками инея. Пушистые и нарядные, они готовы радуж ным блеском встретить зарю. А рассвет уже идёт с поголубевшего не ба, оттуда, где, взлетев над горной вершиной, развела огонь дозорная звезда. Дивная ночь! Я не забуду её торжественной тишины. Такой и дол жна быть ночь под первое боевое крещение, когда человек идёт отстаи вать своё право свободно жить на земле. Тем более понятна ликующая гордость, с которой я выполнял обязанности проводника. На каждом разветвлении троп я старался выбрать самую близкую и самую укры тую. Так мы пробрались на последнее возвышение, поросшее березня ком. Под нами, в нескольких шагах,— околица Усть-Терзига. С первыми лучами зари пробудилась жизнь в берёзовой роще. Про шумела стая тетеревов. Они расселись на ветвях берёзы и стали кле вать почки, а верхний тетерев озирался вокруг, покряхтывая и вытяги вая шею. Потом налетели рябчики, застучали на лиственницах дятлы, засновали бурундуки, закаркали в вышине, выбирая дерево, где больше лакомств, жадные кедровки. Усть-Терзиг всё ещё спал. «Где Данил ка? Успели они заехать в тыл и спрятаться в ложбине? Почему коман дир не стреляет?» — думал я, глядя на залитые светом улицы деревни. Лесные птицы снимались с деревьев и с шумом улетали назад. Стала просыпаться деревня. Было слышно, как поют петухи, скри пят журавли колодцев. Среди этих звуков грянул выстрел и начался бой. Конные партизаны эцепили деревню, а наш взвод открыл огонь с пригорка и крыш соседних домов по заимке Чолдак-Степана. Мне хоте лось быть поближе, и я, скатившись по снегу вниз и пробежав боко вую улицу, взобрался на сарай. На нём уже было трое партизан. Один из них — тот самый неугомонный старик в стёганой куртке и с платком на шее, с которым я познакомился ещё в Сарыг-Сепе. Смотрю — по большой улице скачет на вороном коне, подняв над головой наган, Степанов сын Евлашка. Он уже с нами поровнялся. — Эх, беда... уйдёт Евлашка!.. Ну, скорей! — прошептал я, подпол зая к старику. — Не т-т-таких волков б-б-брали на п-п-прицел... не уйдёт...— бор мочет старый охотник, поводя карабином, как маленькой стрелкой ча сов, пока всадник не стал удаляться по прямой. Карабин грохнул. Евлашка вскинул руки и упал с коня... Партизаны всё теснее сжимали кольцо вокруг занмки Чолдак-Сте пана. Во дворе белые метались, как осенний косяк хариусов, попавший
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2