Сибирские огни, 1950, № 2

В конце дня мать позвала из чума Албанчи: — Надо идти к Сарыг-Сепу. Я выпрыгнул за ними, ухватился за подол матери. — Куда опять? Мы тебя не пустим. Мать приподняла меня и поцеловала в голову. — Пусти, сын! Мы спустимся к Сарыг-Сепу, там живут русские,, попилим дров, почистим дворы, а то и так попросим, принесём много- много еды... — Они от беды спасут,— уверенно сказала Албанчи. Солнце уже закатывалось. Раньше мать никогда так поздно не хо­ дила. В ту ночь мы долго жгли костёр. Утром смотрим: выпал глубокий снег— был конец ноября. Солнце только что вышло из-за тайги, расплескало' по свежему снегу весёлые блёстки. Оттого, что' не было ветра и вся земля светилась, сразу сде­ лалось тепло. Я выбежал на дорогу, по которой ушла мать. Скоро я убедился, что ошибся,— совсем не тепло, ноги мёрзли, как в сильный мороз. В наследство от старших братьев и сестёр ко мне перешли дыря­ вые башмаки со сбитыми задниками. Когда приходилось идти в степь или тайгу, я подвязывал к подмёткам плоские деревяшки так, чтобы закрыть дыры. Деревяшки с загнутыми концами —- это были мои конь­ ки. Какое тепло может дать дерево, подвязанное к голой пятке? Ногу сразу прихватывал мороз. Каждую зиму я ходил с обмороженными пятками, два — три раза сменялась кожа на них. Я вернулся в чум, стал греть ноги и вдруг услышал низкий лай Черликпена. Он рявкал в отдалении, не то приветливо, не то* с опаской. Пежендей и Кангый просунули головы в чум и закричали мне: — Мать пришла? Живо, Тока! Я быстро вскочил в свои маймаки. Ведь Пежендей и Кангый мог­ ли раньше добежать до матери и раньше меня увидеть, что она при­ несла. Но к маймакам были привязаны деревяшки. Кроме того, они были мне велики. Когда я побежал, они захлопали, как кожаные крылья у седла. Я взобрался на один из холмов. Солнце уже стояло высоко. По тропинке у рощи бежал Черликпен. Из-за деревьев, опушённых снегом, вышли мать с сестрой Албанчи. Они что-то несли. Рядом с ними Пежендей и Кангый. У матери лицо в поту. Я кричу ей: — Что несёшь? Где достала? Она махнула рукой. — Не ори! Несу хлеб. Будешь есть. Пежендей, спотыкаясь и падая от восторга, тоже кружится перед матерью и кричит ещё громче: — Где взяла так много? Мать сказала с досадой, но ласково: — Не всё ли тебе равно. Поджарю — будете есть. Мать направилась к чуму. Мы шагаем за нею. Немного не дойдя,, она остановилась и села спиной к чуму. Она вытянула из-за голенища маймака длинную самодельную трубку и, наполнив её смесью табач­ ного вагара с наскобленной древесиной горного караганника, стала жадно сосать, выдыхая большие клубы дыма. Албанчи принесла из чума корыто и, развязав мешок, отсыпала в корыто блестевшую красным загаром пшеницу. Легко было в тот день, весело. Мы шутили, смеялись. В чаше что-то шипело. У всех на зубах хрустела жареная пшеница.