Сибирские огни, 1950, № 2

торый издавали тяжёлые зёрна, стуча по дну берестяного корыта, на­ поминал мне шум града во время грозы, когда сидишь в чуме. Мы тоже потянулись к колосьям, собирали их в подолы и ссыпали в мешок и корыто. Немало колосьев растёрли мы на ладонях и тут же полакомились вкусным зерном. По жнивью прохаживались дрофы, налетевшие в предгорья. Они видели, что у нас нет ничего опасного для их жизни, и спокойно под­ чищали на стерне колоски и осыпавшиеся зёрна. Солнце зашло, и дро­ фы улетели, а мы всё ещё ходили по сжатому полю. Когда дома колосья обмолотили и зерно провеяли, его оказалось не так много. Пока мать веяла, мы набрали хворосту и поставили на огонь чугунную чашу. Сестра Албанчи насыпала зерно в чашу и сказала Кангый: — Поджарь, только смотри не пережги. Кангый помешивала зерно б у л г а ш е м — палочкой с пучком вой­ лока на конце. Зёрна трещали, лопались и выскакивали из чаши. Через минуту Кангый сняла с очага чашу самодельным ухватом и высыпала зёрна в берестяное корытце. Из него густо шёл пар, а мы уже загребали руками румяные зёрна и, перекидывая с ладони на ладонь, дули на них и насыпали в рот. Мать задумалась. Грустно, грустно посмотрела на меня. — Подойди, сын. Не вставая на ноги и продолжая держать деревянную чашечку с зерном, я на корточках вприпрыжку придвинулся к матери. Она обхватила мою голову, прижала к груди, гладила, целовала. Потом опять задумалась, посмотрела на дырявые стены чума. — Холодно в тайге, и глаза у богатых людей холодные. Опять пойду к ним пасти скот и мять кожи. Сама прокормлюсь, а что будет с вами? Смогу ли я в эту зиму спасти вас от гибели. Мать вся затряслась. Глядя на неё, мы захлебнулись в безутеш­ ном плаче. Проезжающие тужуметы, наверно, шутили: «С голодухи завыли на реке волчата вместе с волчицей». Было уже совсем темно, когда мы, свернувшись в комочки, на­ тянули на себя всё, что могло согреть нас, и сразу заснули. Но скоро я проснулся. Снег набился в чум через щели и дымовое отверстие. Выога так хлестала по стенам чума, так трепала бересту, что настил еле держался. Много кусков бересты уже унесло и далеко разбросало метелью. Несколько жердей вырвало и свалило набок. Мороз стал злее. Я ещё больше сжался в постели. Я видел во сне много лакомых кушаний: мясо, пыштак*, просо. Чего я только не ел в ту ночь! Когда проснулся, уже светилась заря. Вскочил, рассказываю сон. Пежендей уставил на меня большие глаза. — Эх, было бы здорово, если бы твой сон разделить на всех, мой младший брат! Я огляделся: куда девались мать и сестра Албанчи? Выбежал из чума — на берегу Мерген их тоже нет. Не знаю, сколько раз за это время можно было вскипятить и на­ питься горячей воды, но оно казалось длиннее всей жизни: так долго не было матери. Вернувшись, мать сообщила: — Мы с Албанчи обошли все юрты в долине Мерген, где, дума­ ли, можно- что-нибудь заработать. Никто не пустил к себе — прогоняют, как только приподнимем полог у входа в юрту и поздороваемся. * П ы ш т а к — тувинский сыр.