Сибирские огни, 1950, № 1

Вдруг на него стремительно и грубо Два грузчика набросили мешок. Один из них сказал: — Кормёжка крабам. Другой добавил резко: — Поделом! Ю замычал, сопротивляясь слабо, Но был подмят. Мелькнул короткий лом... И песенка его была бы спета, И, верно б, он глотал портовый ил, Да только третий грузчик из пикета Товарищей своих остановил. Беспомощный, накрытый с головою, Ю жуткую минуту пережил. Шёл спор. Угрюмо возражали двое: — Ван, ты не прав. — Он это заслужил. Смотри, кого берёшь ты на поруки, Не бить — не поумнеет на вершок,— Его подняли, развязали руки, Стянули с головы мучной мешок. В глаза ему высокий глянул строго И отвернулся молча, сплюнув зло. — Пускай болван идёт своей дорогой. Ему и без того не повезло... Жестоко оскорбил, а не обидно. Ю был тогда, действительно, болван. Где нынче Ван? Его с тех пор не видно Как был он прав, портовый грузчик Ван. Ещё недавно Ю любил и верил, Что он уйдет из тесной колеи, Что будет фанза, тёплый кан и двери, Своя семья и радости свои, Послушный сын, бегущий к школе сельской, Друзья в гостях у молодой четы... На дне туманной бухты Цинанкейской Лежат его разбитые мечты. Китай, Китай! Соломенные крыши, Кремнистых сопок чахлые леса, Страна моя, где ветер чуть колышет Осиротевших джонок паруса, Китай мой! Белый аист на запруде, Дымок над одинокою трубой, Скажи, зачем пришли чужие люди, Что эти люди делают с тобой?! Убить и обесчестить может янки Закон молчит, чиновники молчат, И от соседей прячут китаянки В тряпьё белоголовых китайчат. И негде рыбаку закинуть сети, И пахаря не радует весна, И трудно жить, и горько жить на свете, И родина бескрайняя тесна. Нет родины! Храня в цветном халате, У сердца, предков красную золу*, Она лежит, как узник в каземате, Ощупывая трещины в полу. Так, хвою разметав, скользит по скалам Кривая азиатская сосна. Ей трудно встать. Её корням усталым Извилистая трещина тесна. Они, как тени, в каменной темнице Ползущие из камер в коридор. Со стражей, не успевшею смениться, В тюремной мгле уже завязан спор. Уже сошлись, сошлись на горле руки, Сворачивая с хрустом позвонки, И комендант, не попадая в брюки, Торопит запоздавшие звонки. Уже во двор ворвались каторжане, Вооружась кто камнем, кто ножом, Уже в тревоге слышат горожане, Что весь острог охвачен мятежом. Последнюю засаду снять с налёта Последний крюк — с последнего узла — И разойдутся ржавые ворота, И разойдётся надвое скала. *** Так, в хмурые дали уставясь. У жизни пустой на краю, Ю, словно цветочную завязь, Вынашивал думу свою. Не вдруг ему стало понятно, Что правда без дела пуста, Что люди со жвачкою мятной В Китае гостят неспроста. Зачем, оцепив сеттльменты, * В каждом китайском доме свято х р а ­ нится прах с могил предков.