Сибирские огни, 1949, № 6
.день? К соседу через заплот махнул. Там, слышу, соседка закричала дурным голосом. Сосед выбежал с топором: «Ты долго будешь, сатана! Убью!» Я ору: «Не трожь! Я его усмирю». А Лоська снова вылетел на ого род, по капусте проскочил да опять кар тошку швыряет. Я подбежал, закричал на него. «Такой, сякой, брось картош ку!» Он стал, не бежит. Я его ласково: «Лось, Лось», он с ножки на ножку и легонько, ровно танцуя, пошёл ко мне. Но в глазах, вижу, у него озорство бродит. Сосед же бежит с топором, хочет ударить. Злой, вижу, не удержать мне его. Я Лоське кричу: «Пошёл прочь!», а он не поймёт, чего я от него хочу: то его зовут ласково, то гонят. И стоит, смотрит на меня. Заметил соседа с топором, скосил глаз и ждёт: я вижу — понял, что тут уже не шутки... Реву соседу: «Опусти топор, убьёт! Слышишь?» А он: «Я сам. убью!» — и бросился... Лоська отскочил, топор ему царапнул бок, но кровь брызнула. И тут он как взовьётся свечкой, — не узнать стало Лоську. Глаза налились кровью, страшной силы стал зверь — и кинулся на соседа. Я бегу к ним, слышу — звякнуло: Лоська копыта ми у него из рук топор вышиб! Гляжу — сосед побежал, запнулся, пал на ко лени... А Лоська над ним поднялся — миг ещё и конец Ивану... Что делать? Я вскинул ружьё и вы стрелил. Лоська скакнул в сторону и повалился: я его на месте убил. Иван встаёт весь белый. Ну что же — повер нулся я уходить. Нет мочи, ноги не не сут. Оборотился я к Лоське, гляжу: затих наш Лоська, лежит, голову от кинул и со лба струйки крови — я в голову ему попал. А я ничего не пойму — как это всё случилось. Выбежал по пугать и вот... усмирил! Усмирил наве ки. Дался мне в руки природный зверь, и я, неученый человек, не сумел с ним обойтись. Такую силу, такую красоту сам истребил. Загон Лоськи всё стоит, маленько я его не кончил. Да лучше бы я ему любой загон загородил, лучше бы сам его в тайгу отвёл на привольное жи тьё. Вот вспомню, и нет, и нет мне по коя: всё вижу, как зимой он бежит по льду, оттолкнётся — и весь летит по воздуху... Он долго сидел молча. — Нынче человек всё хочет взять в свои руки, с природой поспорить. Я Кешу спрашиваю — он про Лоську знает — вот как, говорю, вы с природой справитесь? Она же строптивая, непо корная! Улыбается. «Мы,—говорит,—найдём путь. Это ещё твой пережиток был, Пётр Гордеевич, ведь не дикая природа к тебе будет привыкать, а ты ей хо зяином должен быть. Тебе бы не загон, а лесу кусок Лоське отвести, да ещё товарищей ему добавить! Только за та кое дело не одному ведь надо браться... Ты думал природа сама переделается. Этого не бывает». Пётр Гордеевич скрутил толстую са мокрутку и закурил. — Слушаю его и думаю: умный па рень. Молодой, а верно жизнь понима ет. Ведь мимо меня разные сплавгциц; кие бригады приходят и у каждой своё обличье. В иной посмотришь — всё хо рошо, а чего-то нехватает. А есть та кие, что они и остальных за собой ве дут. Вот именно такая — Кешина. Он и по сплаву мастер и с людьми мастер. Мне тоже за войну пришлось моло дёжь поучить. Может, грубовато полу чалось, но я по головке гладить не люб лю: нас жизнь грубо учила. Мы повидали всего. У нас подрядчи ки были вроде Тимашсва: уж на что я всё знал на своей реке, а и то он меня обкручивал. В общем тип, какого вы и не видали. — Нет, я Тимашева видела, — отве тила я и рассказала ему о встрече в вагоне восемнадцать лет тому назад с последним на Мане подрядчиком по сплаву леса. — Да, — сказал он, — по годам не так много времени прошло, а по сути— много. Понятия изменились. Даже о са мом времени понятия не те. Возьмите моё молодое время и Кешино. Я стал мастером и он мастер. Уж у меня и ухватка была, и смелость, и природа у меня такая, что не мне лоцию объясня ли, я её сам составлял. А сколько вре мени прошло, пока я в люди вышел. А ведь другой и пропадал, и с круга спи вался. У нас этого не было — опыт переда вать. Я лучшим хотел быть, чего ж бы я стал учить людей быть выше себя? Утром на следующий день Дарья Матвеевна рассказала нам приметы тропы через заповедник, и мы ушли, взглянув на Ману, одушевлённую при сутствием многих и многих людей, ко торых мы увидели на ней. То я вспо минала сплывающего стоя на бревне за мечательного сплавщика, то Петра Гор деевича, как он, разбивая затор, рас пихивал лес и проталкивал его вперёд на «чистую борозду», то видела лицо Дарьи Матвеевны в её молодые годы или лицо комсорга Кеши, перенявшего сноровку знаменитого в своё время ма стера. Все вместе они создавали единый об раз хозяина стремительной и своенрав ной сибирской красавицы-реки, с кото рой они боролись, справлялись и люби ли её крепко всю жизнь.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2