Сибирские огни, 1949, № 3
Тася прошла в передний угол, надела наушники и затихла. Елена проводила ее глазами и продолжала: — Ветряк или нефтяной движок ставить — дороже обойдется. А зачем нам это, когда у нас река своя богатая? Осталось нам турбннку раздобыть. Вот и приехала я сюда: авось, районные власти помогут! Все более загораясь, Елена продолжала: — Сев мы начали хорошо, дружно! Людей недостает, а все равно не посрамились. Приедут наши мужики, спросят нас, как хозяйство мы без них вели, а мы им: пожалуйста, все у нас целехонько, ничего мы не порушили. Надеемся на трудодни хорошо получить! Людей у нас мало, недостает... Вот Таисья, — как хорошо помогала, — тоже теперь уехала, а в колхозе каждый человек на учете. Помолчав, она тихо произнесла: - Но зато свой фельдшер в колхозе будет! Скоро нам в район и ездить незачем будет. Всех специалистов будем своих иметь. Тася встревоженно сообщила. — Купянск опять немцы захватили... А о Калининском фронте се годня ничего не сообщили... По тому вниманию, с которым выслушала ее Елена, чуть заметно качнув головой, Наталья поняла, что девушка сказала нечто значитель но большее, чем включали слова. Обнажились гряды, казались пустыми черными и заброшенными. Мать часто выходила в огород. С реки веяло прохладой, земля была холодная. Наталья Григорьевна собирала с гряд камни, сгребала к берегу старую ботву. Из огорода она хорошо видела движение в ули цах по другую сторону реки. Там возили булыжник, рыли под тополя ямы и пели. Наталья, улыбаясь, прошла в свой двор. Тополя, посажен ные Анатолием, казались сухими. На них чуть заметно припухла кора. Веточки оставались на первый взгляд безжизненными серыми прутья ми, торчали, как колышки или метки. Здесь у забора, отделяющего двор от проулка, шла каменистая гряда. Каждый год Наталья Григорьевна выбрасывала отсюда камни, а они все не убывали, будто росли. Посадив ребенка на раскинутую шубу (с ним сейчас же занялась Н и н а ) , она принесла из огорода черной земли, чтобы подсыпать к кор ням тополей. В соседний двор, из избы Лукьяновой, вышел Завьялов. Ребенок тянулся к решетчатому забору, за которым в переулке на траве прыгали ягнята. Сделав рога из пальцев, старик наставил их на малыша и по-молодому выкрикнул: — Эге-ге! Скворчик! Василко внимательно поглядел в лицо Завьялова. У того были кос матые брови, сильно утолщенные над переносьем, похожие на вторые усы. Из-под них светились большие тоскующие глаза. Усы, такие же косматые, как и брови, только чуть-чуть толще бровей, слегка повисли. И те и другие были пегие, неопределенного цвета, потеряли свою окра ску, отчего лицо старика казалось подмигивающим. — На работу меня определили, к печи, скворчик. Что тебе от печи принести? Клюшку или лопату? Наталье Григорьевне он сказал: — Зря ты трудишься, погибли тополя... — Может, еще не погибли! Сосед ушел. Во дворе появилась Антонина. Мать посмотрела, как она запахивается в висящий на ней длинный халат, и вздохнула. Мед ленно подошла Антонина к свекрови, протянула письмо: — Тебе. В окно подали, — сказала она и молча проследила, как свекровь присела около детей и развернула письмо. — О тополях спрашивает Толя, отросли ли...
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2