Сибирские огни, 1948, № 6

угла. Порчаков по-немецки говорит,; так они нам «уступили» целую комнату. — Только двух Чеботарю пришлось уговорить автоматом, — снова добавляет Кручинин. — А вот уж когда немцы опомнились, тогда нам туго стало. Все гады в граж­ данском, у каждого то автомат, то па- рабель. Даже у баб оружие. Они хетели нас в плен взять. Послали переводчика. Пока Кручинин договаривался, Ладыженко по­ ложил всех в оборону, а потом взял меня да Порчакова и — в другой конец подва­ ла. Смотрим, а там целая рота. Они дума­ ли, мы сдаваться пришли. Ладыженко как выхватит гранату, немцы и обомлели. Бабы ревут, а мужики — руки вверх. Когда этих обезоружили, тогда нам легче стало. Только в это время какая-то гади­ на ударила Кочеткова в руку разрывной пулей. Вон видите, у него что получилось. Уже спит. Ну, ладно, пусть спит. Наверно отрежут, а то заражение получится. — Ты так рассказываешь, что спать охота, — говорит Кручинин. — Не подтрунивай, — отвечает Ми­ ша и продолжает рассказ. — Всех этих пленных охранял Петрович, да немножко зазевался. Кто-то с улицы, из самой кучи гранату бросил. Петрович хотел ее ногой отшвырнуть, но опоздал. А дюжий он ка­ кой! Прибегаю я туда на взрыв, а он лежит на боку и автомат навел на них... Жалко старичка. Без ноги придется домой заявляться... Пришлось за него рассчита... — На этом слове Миша закашлялся. Сплевывая на пол кирпичную пыль, по­ пытался продолжать рассказ, но тут же махнул рукой. — А потом они уже стали на нас лезть из других домов. Целые сутки отбивались, — продолжил за Буркова Кручинин. — Сам я взрыва не слышал. Только чувст­ вую, будто зубов не стало, как орехи вы­ сыпались. А когда отошел, понял, что нас завалило. Думал, задохнемся... Ладыженко тоже хочет говорить, но ему тяжело открывать рот, так как все лицо его забинтовано, оставлены лишь неболь­ шие отверстия для глаз. — Приказ товарища Сталина мы слу­ шали, — с трудом произносит он. Подсаживаюсь к нему поближе, впол­ голоса рассказываю о том, как мы пы­ тались спасти их, с каким напряжением слушали его гармошку. Глаза Ладыженко искрятся. — О, о, воздух стал выходить, — по­ казывая на щеки, говорит он. — Пули продырявили, а то бы играл. Мы еще долго сидели молча. Ладыжен­ ко напряженно шевелит губами: хочет го­ ворить, а не может. Подаю ему блокнот и карандаш. Он взял и, быстро написав что- то, подал обратно: «Где Полина Лопатина? Ее Бурков вспоминал. Что не показывает­ ся?». — Говорят, сильно расшиблась на мо­ сту, из ушей сочится кровь, но виду не подает. Сейчас опа убежала в медсанбат за хирургом и скоро вернется. Вижу,. Ладыженко рад за Буркова и вдруг начинает вздрагивать всем телом. — Ты что плачешь? Тебе тяжело? — спрашиваю его. Комсорг долго молчит, затем берет ка­ рандаш и пишет крупными буквами во всю страпицу: «Это от счастья должно быть. Мне сейчас легко, как всем совет­ ским людям. Мы убрали большую кочку с нашей большой дороги». Ж ** На рассвете наш полк, по боевой тре­ воге, перебросили в район Зоологического сада. В глубине сада стоят два бункера. За трехметровыми железобетонными степами их засел двухтысячный гарнизон фаши­ стов. Они не подчинились приказу комен­ данта Берлина генерала Вейдлинга — сложить оружие, и продолжают сопро­ тивляться. Батальоны с хода вступают в бой, но полковая артиллерия бессильна разбить стены бункера. Пришлось вызвать па по­ мощь танки и самоходки. Прикрывая сво­ ей броней стрелков, они выходят на пря­ мые выстрелы. Я лежу в канаве возле свалившегося дуба. Ко мне подползает знаменосец полка старший сержант Масалов. Он — корен­ ной сибиряк, один из самых отважных защитников Сталинграда. Масалов всегда молчалив, даже угрюм, любит больше слу­ шать, чем рассказывать. Месяца полтора тому назад я получил письмо от его ро­ дителей: они просили сообщить какими орденами награжден их сын и выслать справку для предъявления налоговому агепту. Пришлось немного пожурить зем­ ляка за беззаботное отношение к родите­ лям. — Все равно эти деньги государству пошли, — ответил Масалов и после этой беседы еще больше сторонился меня. А вот сегодня, оставив за себя асси­ стентов, явился без вызова. Зачем? Масалов полежал, подумал и спросил сердито: