Сибирские огни, 1948, № 6
Армии, дико расправились с польской сто. .лицей. — Вот так бы и Москву германец искалечил, если бы его допустили, — го ворит один боец, глядя на Варшаву. — Если бы, да кабы, — нараспев вставляет другой и, бросив вгляд на мои погоны, спрашивает: — Давно из Москвы? — Не особенно... — Оно и видно, что недавно, погоны- то совсем новенькие, — говорит он, и приглашает меня к себе на повозку. — Ну, как там? Я рассказываю о том, что Москва такая же шумная и многолюдная, как и до вой ны, что жители столицы теперь избавле ны от опасности с воздуха, п что в Мо скве уже не видно даже следов от бомбе жек 1941 года. — Москва не Лондон и не Варшава, — заключает боец. — Москва — всему го лова. Разве можно было допустить, чтобы ее долбили? Беседуя о Москве, мы, не отрываясь, смотрим на Варшаву. — Наши войска ни одним снарядом ее не тронули, — говорит ездовой. — Они обошли ее. А вот немцы... — Он снова глядит на догорающий город и шумно вздыхает. — Эх, Варшава, Варшава!.. * * * И снова мне посчастливилось — бой- щы, к которым я подсел на повозку, ока зались из армии Чуйкова. Двое из них отстали от своего полка во время пере правы — их пароконную повозку затерло у моста и только сегодня ездовой Кочет ков сумел прорваться на западный берег. Сейчас он сидит на облучке и, понурив голову, о чем-то думает. Из-за широких плеч Кочеткова не видно дороги. Позади него, бок о бок со мною, полу лежит повар командира полка Плотнев — пожилой, коренастый боец, с сединой в усах. Его называют просто — Петрович. Пн то и дело вздыхает: — Аршава, хороший был город Ар- шава! Рядом с ездовым, на облучке, молодце вато подставив грудь встречному ветру, сидит танкист Мальков. Танк, который он вел, налетел на мину. Весь экипаж по гиб, а Мальков каким-то чудом остался невредим. Его подобрали пехотинцы, и вот теперь он временно вынужден двигаться на «ТР-4», т. е. на лошадях. Мелкие кру пинки холодного дождя, падая на его си ний, замасленный комбинезон, скатывают ся, не оставляя следа. — Что это ты, Петрович, все о чужом горе стонешь? — говорит он, оглядыва ясь на нас через плечо. — А как же? — отвечает Петрович. — Скажем, по твоему огороду прошел град, а по моему — нет, что ж мне радо ваться?.. Если бы у меня просто чуроч ка тут болталась вместо сердца, тогда бы ничего, а то ведь больно и за твое горе. — Ты это к чему? — настораживает ся Мальков. — А все в тому же: зеленый ты еще, потому и не умеешь понимать горе. Поду май только: был город, люди в нем жи ли, магазинов в нем, говорят, были ты щи и вот — на тебе: пришел разбойник, затянул петлю у людей на шее, разорил все, а напоследок красного петуха пустил. Разве это не горе? — Ну, в таком случае ты, Петрович, свои слезы в шапку складывай. А там, в Берлине, снимешь шапку и выльешь их на пожар, — подзадоривает Мальков. Петрович разражается длипиым руга тельством. — Да я, — говорит он передохнув, — на берлинские пожары и плевок пожалею, а если попадется бочка с керосином, так добавлю огоньку... Разговор перерастает в спор. Теперь и Мальков входит в раж. Он ер зае т па облучке и при каждом слове по ворачивается к нам. По тут вмешивается ездовой Кочетков, до сих пор ие проронив ший ни одного слова. — Ну-ка, хватит вам, петухи, — го ворит он, — а нето я вас мигом, ссажу с повозки, пойдете пешком, спорщики... Петрович умолкает. Танкист, сбавляя тон, бормочет: — Вот догоню своих, сяду снова за рычаги, тогда посмотрим, кто больше сердца на немца имеет. Петрович, помолчав, тяжело вздыхает. — Эх, когда же совсем воевать никто не будет? Вот бы жпсть-то началась! Как ты думаешь, Кочетков, а? — А ты не распускай слюни. Не о том сейчас думать надо... — Это как же так? — удивляется Петрович. —■Вот так. В одной берлоге два медве дя мирно не живут. Обдумывая сказанное, Петрович смот рит на затылок Кочеткова, затем, кивнув в его сторону, обращается ко мне: — Он у нас, товарищ майор, какой-то такой, замысловатый, и в бою тоже как ломовик: люди в атаку, а он только рас качивается, и отступает тоже сзади всех. Раз как-то на Днестре нас германец при
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2