Сибирские огни, 1948, № 6

«Повелитель мой! Во имя бога Ты марала моего не трогай! Места нет в тайге, где я бы не был, От усталости согнулся вдвое, Весновал в лесу без крошки хлеба, Изнывал, как дерево сухое. Дома дети ждут меня с тревогой. Ты^ м арала моего не трогай!» Бай с насмешкою ему ответил: «Тукурчам мен!1) Пусть поплачут д е ти » . (Перевод Е л Стюарт). Этот; выхваченный из проклятого прошлого эпизод написан с большой волнующей выразительностью. Черпая нередко образность из на­ родного творчества, Ф. Чиспияков создает песни, которые в свою очередь распеваются народом. И бытуют как родные. Может ли быть для поэта луч­ шая оценка? Выступает Ф. Чиспияков и как про­ заик. В этом сборнике помещены два рас­ сказа «Шолбан» и «Чулеш» и повесть «В долинах Мрас-су», давшая назва­ ние всей книги. Пожалуй, наиболее зрелым прозаическим произведением Ф. Ч и с т я к о в а является совсем ма­ ленький рассказ «Чулеш» (перевод Евг. Иванова). Этот рассказ наиболее отчетливо пе­ редает разительные изменения, внесен­ ные в судьбу шорской семьи, в жизнь шорского народа его старшим братом— русским народом, — основным участни­ ком великой революции. «Острый глаз у Чулеша. На верши­ не самого высокого дерева не спрячет­ ся от него белка, в самом густом ко­ лоднике не укроется соболь... А вот жизни он не видел. Острый слух у охотника Чулеша. Ни одна птица не шевельнется в камы­ шах так, чтобы он не почуял ... А вот правды он не слышал. МноГо прекрасных песен, много ска­ заний о древних алыпах2) знакомо Чу- леш у ... А вот о самом великом на све­ те алыпе — Ленине он не знал до этой ночи ни одного слова. И стали они — русский и шорец — с той ночи друзьями. Вместе ходили на Охоту, вместе копали землю» . С тех самых пор перестал Чулеш верить обманщику садыгчи (торговцу), которому он раньше отдавал беличьи шкурки в обмен на ... тараканов («по белке за душу»!), думая, что тараканы приносят счастье. А потом русский, попавший к Чулешу после побега с царской каторги, ушел от своего друга бороться за новую власть. Он не взял от Чулеша ни золотого самородка, ко­ торый тот предлагал ему, ни мешка с тяжелыми камнями — железной рудой. О «Тукурчам мен> — наплевать мне *) Алып — богатырь. И Чулеш обещал ему отдать и то и другое в подарок новой власти, кото­ р ая скоро победит... А когда, дошли до Чулеша-кочевника вести о победе новой власти, и он повез ей свои подарки,— садыгчи со своими помощниками убил охотника на глазах его маленького сына. Обо всем этом рассказывал старый Санмай своему другу-певцу Ак-Мету, когда они сидели на высокой горе, по­ сматривая на суетливо бегающий в до­ лине паровоз и прислушиваясь к доно­ сящимся снизу глухим взрывам: там шло, строительство новых шахт. Но кромЗ^ Ак-Мета рассказ Санмая случай­ но услышал еще один человек, остано­ вившийся з а спиной рассказчика: моло­ дой шорец в одежде шахтера. Санмай очень рассердился, когда неожиданный слушатель вдруг заявил, что он не ж а­ леет убитого Чулеша, а завидует ему: «Он не погиб,' а победил. О таких лю­ дях нельзя горевать, такие люди не умирают, а живут в сердце народа» . А когда шахтер ушел своей дорогой, Ак- Мет сказал рассказчику: «Этот шорец- шахтер и есть тот мальчик, который бе­ жал от садыгчи, чтобы рассказать рус­ ским братьям правду об отце. Он — сын Ч ул еш а ...» Так Санмай, хотевший удивить сво­ им рассказом старого певца Ак-Мета, был сам несказанно удивлен им!». В этом рассказе, в его построении, в его романтическом накале, ощущает­ ся влияние раннего Горького. Очень хорош рассказ «Шолбан» (перевод Г. Павлова) о шорской комсо­ молке, которая в первые годы совет­ ской власти звала своих сородичей к новой жизни и трагически погибла, не ж елая стать женой похитившего ее бая, задумавшего «приручить» и «обезвре­ дить» ее. Несмотря на явственно ощутимый национальный колорит и своеобразие образно-поэтической ткани рассказа , не­ смотря на вполне реальный и именно шорский источник сюжета, совершенна очевидно, что и этот рассказ не мог бы быть создан, если бы не существо­ вало в мире такой огромной идейно-ху­ дожественной ценности, к а й творчества Горького. Дело, конечно, не в том, что внеш­ няя обстановка и самая психологиче­ ская атмосфера действия в начале про­ изведения и весь интонационный строй описания сразу вызывает в памяти чи­ тателя волнующие воспоминания: « ...М есяц еще не взошел: над на­ шими головами мерцают далекие звез­ ды ... Кажется, что мы сидим на дне глубокой ямы. Кругом безмолвие ...» Только не старуха Изергиль «сидит перед автором у ночного костра, а ста­ рик Канзя. Он курит и часто посмат­ ривает вверх на звезду Шолбан (так шорцы называют Венеру).