Сибирские огни, 1948, № 5

— Ты откуда, браток? — Издалека я. Из Красноярска. — Ох, и дали ж вы перцу упрямому немцу, браток! Их походку запомнили ими спасенные страны, Волны пепельной Вислы о них благодарно шумят. И орлы по ночам на скалистых вершинах Хингана До сих пор с удивленьем друг другу о них говорят. Да, таких не возьмешь ни тщеславного золота горсткой Ни фальшивою правдой, что издавна ложью была, Ни хвастливою нотой, ни пугалом бомбы заморской. Ни трусливым, предательским выстрелом из-за угла. Перед ними — распахнуты дали грядущего снова, Раскрывается твердь, обнажая сокровища руд... Снова август шумит. И под зорями сорок восьмого Коммунисты идут. Коммунисты к победе идут. С О С Е Д Навсегда мне запомнилось: ветер На прибрежье сибирской реки, И костры, и каркасы, и эти, Занесенные снегом, станки. И палатки, разбитые на ночь, Автогенные сполохи, гам. И сосед, Анатолий Иваныч, В сорок первом приехавший к нам. Добродушный, плечистый, огромный, И шут ик, и умелец во,всем. Он приехал к нам из-под Коломны В завадском эшелоне своем. А морозы сибирские — люты, Ветер северный — зол и жесток... Я не пол ню такую минуту, Чтоб сказ л он: — Не вытянем в срок. В телогуейке, от снега пушистой, Он, бывало, под утро придет. Пере усит чего-нибудь быстро, На ч сок или на два—вздремнет. Так четыре — не месяца, года! Чуть придет — и уходит опягь. Мастерам оборонных заводов Полагается, видно, не спать. Если, скажем, встречаясь утрами, С, росишь: — Нак ты стоишь за станком? Разведет, улыбаясь, руками. Дескать, что же... Потом отдохнем! Знать, одна лишь кручина-забота Отнимала и сон, и покой... Молчаливым вернется с работы Это значит: — Враги под Москвой. И тогда он не тронет постели. Даже копоть не смоет с лица, Даже дети тогда по неделям Не увидят ни разу отца. А, бывало, придет и с обновой, И пошутит, и сядет за стол. Выпьет чарочку водки перцовой. Все понятно: — Свободен Орел! И затянется всласть самосадом, И начнет торопливый рассказ Про ра 'огу свою, про бригаду, Что себя показала не раз. Помню синий дымок папироски, Чуть мерцавший во тьме огонек. Помню быстрый, особый, московский, С удареньем на «а» говорок. Будь я скульптором, а не поэтом •— То послушным и верным резцом Я бы высек из мрамора это, О апенное внутренним светом, Волевое, простое лицо. , Пьедестал бы я сделал огромный, Самый крепкий бы выбрал гранит. Пусть, как в жизни, упрямый и скромный, Мой сосед для потомков стоит. И не меч перед ним, не секира — Он стоит у станка, как солдат. Губы стиснуты. Пристален взгляд. Две руки, словно символы мира. На станке напряженно лежат.