Сибирские огни, 1948, № 5

фашист... А теперь горяченькой или по- •зтудеиее? — Горяченькой дедушка. т— Это кость у тебя отплрки просит. А кости отпаришь, все дело поправишь. Ве­ ничком бы тебя сейчас. Хорошо! Мой по­ койный родитель, так тот крапивкой па­ рился. Чуток ошпарит ее и похлещет себя. Кожа — она вроде как сырая делается, а потом расправится, гладкая, красная, как второй раз родился. — Неужели крапивой? —- удивился Юдин и недоверчиво улыбнулся. Нет, не все он знает о банях, не все! Вот бы Жаричу рассказать. — Крапивной, крапивкой! В ней зло есть, вот зло злом и вышибает. Человек после бани завсегда добрым становится. Душа у человека прохладу любит, а кость — жар. Вот мой покойный родитель был до ужасти серьезный. Все Таранущенки такие. Ежели ты ему соврал или схитрил с ним... и-и, лучше не показывайся. Я перед ним страх до сих пор имею. А вот придет после бани — добрый, ласковый. ■обходительный. Ты сам-то родом откуда будешь? — Да здесь, недалеко рдился, на Бай­ кале, в Семисоснах. Может быть, слыхал? •—- Нет, дитятко, не слыхал про Семн- ■соены, не слыхал. Но все равно сибиряк. Вот у нас все говорят: сибиряк, сибиряк! Он и работать, и воевать, и человек здо­ ровый, отборный. А кто он есть такой — сибиряк? Да тот же русский человек. Или вот, как я, украинец. Откуда он такой взялся? Скажи ты мне. А я вот тебе скажу. Дед Микола подошел к кранам, налил воды, окатил Юдииа и сам уже стал раз­ водить в тазу мыло. — Я тебе скажу, — взбивая иену, говорил он. На лысине выступили мелкие капли пота, на щеках играл румянец, ве ■ ■селые, с хитринкой глазки светились лу­ кавством. — Вот, скажем, я сибиряк, мои сыны и подавно, потому — здесь роди­ лись. Вот ты ■— сибиряк и отец твой. Нам эту Сибирь обживать надо было, лес корчевать, хату рубить, долгую зиму в избу загонять. Чтобы у тебя хлеб был, дрова были, сено, мясо, картошка, мед, рыба, дичина. Так вот он, сибиряк, с при­ родой и боролся. Он и хлебопашец, и охотник, и рыбак, и плотник. И все дол­ жен уметь делать хорошо, не шаляй-ва­ ляй. Так и приучился с малолетства: что делаешь — делай лучше. Да и не бойся морозов или пути длинного, или зверя лютого. Так-то вот. Давай-ка спинку об­ работаю. Э-эх, хорошо, хорошо, хорошо! Веничком бы тебя сейчас, дитятко, хвата­ нуть! Я вот начальство спрашивал: поче­ му, говорю, в госпиталях больному чело­ веку париться нельзя? «Вредно», говорят. Это больному-то вредно! Э-эх! Понятие у них какое. Они думают так: уклади боль­ ного на кровать, дай ему лекарств, и все. А но мне, так наоборот — полок мягче перин. Я бы и веничков изделал: знай, парься, знай, отводи душу! Мои по­ койный родитель... ...Но дед Микола так и не успел закон­ чить. От двери Есения крикнула: — Заговоришь ты его, дедушка, и за­ моешь! Давай кончать, а то воду горячую выключат, сам не успеешь помыться. Пшь, как натер его докрасна, и не узна­ ешь человека! — Ну, ну, Есаночка! Мы в одну ми­ нуту. Я покличу тебя, — и снова обер­ нулся к Юдину: — Тебе бы сейчас вин­ ца после баньки. Доктора — они прочив этого, а по мне, так лучшего и нет. Мир другим покажется. Вот теперь еще горя­ ченькой тебя ополоснем, и делу конец. Так-то вот! — Ну, что опять тут? — входя в мо­ ечную, рассерженпо спросила Ксения. — Пу, и говорун ты, дед Микола. Тебя до человека хоть не допускай. Кончил мыгь- то его или все побасенки рассказывал? — Закончили, закончили, Есаночка. — Дед Микола подмигнул Юдину. — Не сер­ дись, касаточка. Ему, человеку больному, помыться очень пользительно. Не сердись, Есаночка. Я тебе вот сюда решеточки на пол поделаю. А то ведь и упасть можно. — Ну, ладно, — смягчилась Ксения,— хитрый ты, дед Микола. На тебя и сер- диться-то толком нельзя. Ксения развязала на культях у Юдина клеенку, опять взяла его на руки и по­ несла. — Спасибо вам, дедушка! — сказал Юдин. Дед Микола пошел за т щ и крикнул: — А ты из какой палаты будешь, ди­ тятко, как твоя фамилия? — Из двенадцатой, Юдин Николай. Приходи в гости, дедушка. — Приду, обязательно приду. Спустя минуту, Юдин держал в руках пару чистого белья. Он сам натянул кальсоны, сложил их возле культей и завязал. Рубашку на пего надела Ксения. Ои похлопал себя по груди и глубоко вдохнул воздух. В груди было легко и чисто. Неужели к нему возврати­ лись незабываемые дни, когда ои мылся с Жаричем?