Сибирские огни, 1948, № 5

.Владьку, которого звала Валатьхон и гото­ ва была закормить саламатом. Саламат Владька полюбил п стал отказываться от другой еды. А вот когда ему мыли голову, ■пн начинал плакать. Тогда прибегала разъ­ яренная Стелла и отчитывала Настеньку. Но когда дело касалось Владьки, Настень­ ка становилась упряма и не уступала Ог-елле. — У него грязная голова, Стелла. На­ до же ее помыть. — Запрещаю это делать в палате, — кипятилась Стелла. — Но была лишняя вода, а у него грязная... — Буду докладывать комиссару. Ясно это .вам? — Стелла переходила на «вы». Дарима . тем временем подкармливала Владьку саламатом, и тот затихал: — Не смей ходить в палату, уходи от­ сюда сейчас же, — набрасывалась на него Стелла, не зная, на ком выместить свое . раздражение. Но здесь уже вступались раненые. — Что ты, Стелла! — Ты не трогай нашего джигита! — Да нам без него тоска смертная! Владька для раненых был единственным представителем того милого прошлого, до­ военного, домашнего и родного, о котором тосковали не только отцы семейств, но и ■безусые юноши. Стелла понимала это и знала, что у Владьки всегда найдутся на­ дежные защитники. Стелла убегала, оставив Владьку, а че­ рез минуту забывала о нем, и ее перелив­ чатый грудной смех раздавался по кори­ дору. Владька, несмотря, на все «проработки», попрежнему оставался «госпитальным ре­ бенком». Как обязательная прян?/неж­ ность, он переходил за Стеллой из отде­ ления в отделение. Раненые любили Владь­ ку, но его не портило это взрослое обще­ ство. Владькина грубоватость, его аппетит, доброта и нежность, владькин смех и сле­ зы — все было по душе раненым. Палата «живала, когда туда вваливался Владька. Юдин бесконечно мог смотреть как маль­ чуган, сидя на полу между койками и оттоньгрнв алые нубы, играл. Он умел . играть один — что-то бесконечно строгал, жлеил, рисовал. Г Л А В Однажды Бадма сказал матери, что они могут ехать домой. Он прошел комиссию и был снят е военного учета. Это совпало с выпиской в строй Мити Кочубее, Вовви- Старая Дарима подолгу разговаривала с Владькой по-бурятски. Он, открыв рот, слушал ее и, кажется, все хотел понять, что же она говорит. Но так как такие бе­ седы всегда кончались угощением, то Владька в ним вполне привык и перестал удивляться. Дарима Жигжитоза любила детей, как может любить старая бурятская женщина, которая хотела иметь много де­ тей, а родила одного Бадму. Когда от Бадмы с фронта не было писем п она, ни­ чем не болея, стала говорить о близкой своей смерти, ее отец Абзай строго при­ крикнул: — Зачем умирать будешь, Дарима? Я совсем старик, а умирать не хочу. Бадму ждать будем. Наши старики всегда гово­ рили: кто умрет бездетным, то огонь его потухнет. А я хочу, чтобы мой огонь всег­ да горел. И она терпеливо ждала. Она могла дол­ го ждать, как каждая мать. Видно, сужде­ но было, чтобы "огонь ее не погас. Война отняла у Бадмы пальцы, и у него стали такие руки, как у маленького Валатьхи. Она очень любила своего Бадму, но как у всякой матери, у нее в сердце было еще много места, и она полюбила за это время, как своих собственных детей, всех обита­ телей палаты. Мать просила Бадму передать Коле и Крячкову, что они могут поехать с ними в колхоз. Их примет бурятский улус, как родных. У нее в доме хватит для всех места. И она будет за ними ухаживать. А как, бы обрадовался дед Абзай! Так думала Дарима Жигжитова и недо­ умевала, почему все они отказывались и благодарили ее. Ведь Бадма называл их братьями. А братья должны жить вместе. Бадма говорил, что у них нет дома. А у нее большой дом и богатый колхоз. Разве мало в ее колхозе верблюдов, овец, коров? Разве мало пастбищ? Разве у нее такие слабые руки, чтобы не сделать всего не­ обходимого для троих детей? И Дарима разговаривала с Владькой. Потому что взрослые, кроме Бадмы, не мог­ ли ее понять, а Бадма хотел разговаривать со своими товарищами. А IV полковпика, коренастого крепыша Авери­ на — забойщика из Балая, скромного и молчаливого человека. Аверин получил очень тяжелое ранение, и никто не яа-