Сибирские огни, 1948, № 5
Дружба с Мэри Семеновной была боль шой честью. Ж Любовь Васильевна это понимала. Она знала еще и слабость зна менитой кулинарки: та была очень тще славна. Мэри Семеновна много работала, она готова была «разбиться в лепешку», день и ночь не выходить из кухни, но об этом должны были говорить. Любовь Ва сильевна хвалила ее с чистой совестью, потому что Мэри Семеновна этого вполне заслуживала. Зато не было такой просьбы, какую бы не исполняла Мэри Семеновна для двенадцатой палаты. Но каждый раз при этом она сокрушен но качала головой: — Пет, таких едоков, как в вашей две надцатой, я еще не видела. Не кушать этот торт — преступление. . Ничто так не огорчало- Мэри Семеновну, как пренебрежение к ее изделиям. Она са ма являлась в палату, сочувственно смот рела на Папяна, на Юдина, на Митю Ко чубея и уходила с убитым видом. Ее ис кусство разбивалось о такую стену, про тив которой она оказывалась совершенно бессильной. — Не одной едой сыт человек, — уте шала ее бабушка Люба. — Они, знаете, очень любят, когда я им читаю газеты и книги или рассказываю о прошлой жизни. Я уже им все, что могла, рассказала о себе, о своем отце, о Семене Наумовиче. Они любят слушать, как дети. — Все это хорошо, — говорила строго Мэри Семеновна, — но они должны у вас кушать. Вот не ел же ваш Шведик, так я его заставила. Теперь он уже на общем пятнадцатом столе. А здесь вы тратитесь на продукты, и все пропадает. — Придет и к ним аппетит, Мэри Се меновна. Они расставались около лестницы, и Любовь Васильевна шла своей плывущей походкой обратно в палату. Там Настенька, давясь от смеха, расска зывала какую-то историю. Владька не от рывал от нее восхищенных глаз. ' — Вышла я сейчас во двор с помоями, играют двое мальчишек. Один взял и бро сил камнем в лошадь, а второй1—такой кур носый, губы сердитые — так он и сказал: «Ты зачем, в лошадь бросаешь? Что она тебе, железная?» А тот, что бросался кам нем, тоненьким голоском: «А какая же?» Еурносый-то задумался, губы еще больше выпятил: «Она, — говорит,—шерстяная». Все засмеялись, Владька громче всех. — Ну, что ты так смеешься?— спросил ПГведик. — Да-а, — давился смехом Владик, •— лошадь—она вовсе не шерстяная, а мехо вая. — 0-ох, ты, — застонал Митя Кочубей, — ой, нельзя мне смеяться... 0-ох, умо ришь ты меня. Шведик вытирал слезы. — Ну, Владька, ну, Владька!— вторил он Кочубею. — Засмеялись, засмеялись, думаете — не знаю, — обиделся Владька, — она сверху только меховая, а в середине мяс ная. — 0-ох, ты!.. — Кочубей заворочался и от напряжения на лице у него выступили красные пятна. . — Что вы, что вы, — испугалась ба бушка Люба. — Не смейтесь, пожалуйста, вам может стать плохо. — Ничего, не бойтесь. Только здоровее будет, — заверил Шведик. Г Л А В А XI I Шведик стал поправляться. Его весе лый нрав брал верх над всеми горькими размышлениями о потерянной руке. Ког да переставала болеть грудь, он становил ся . прежним Шведиком, призванным весе лить людей. Его широкая физиономия начинала на ливаться здоровым цветом. Шведик все де лал солидно, «на большом серьезе», — как он сам говорил, и неизменно вызывал смех у других. Только на одного Юдина его шутки не действовали. А Шведику очень хотелось его расшевелить. — Я не могу, Коля, видеть задумчивых лиц. Ну, скажи, о чем ты думаешь? Бо ишься, что на твою долю достанется мало ходьбы по белу свету? Я когда-то угова ривал посетителей парка больше ходить ножками. Я подсчитывал,, что если каждый из них проживет только семьдесят лет и сделает в день двадцать тысяч шагов, то и тогда он -пройдет пятьсот миллионов ша гов. Шесть раз вокруг земного шара! Ну, а ты на своих протезах обойдешь три ра за. Разве это уж так мало? — Я не о том думаю, Соломон, — серь езно ответил Юдин, — шесть или три ра за — это все равно. Смотря, зачем будешь ходить. С потерей ног я начал мириться, а вот руки не дают мне покоя. Правая и то плохо работает. Совсем мертвая и су хая. На перевязках я не могу на себя
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2