Сибирские огни, 1948, № 5

Вот, к примеру, образ комбрига Шмарина. «Рассказывая, он буквально захлебывался от упоения буйно развер. тывавшимися событиями, любовался оборотами дела, восторгался только что придуманными неожиданностями. Он во время рассказа как-то странно дергал себя за густые черные вихры волос, пригибался к столу так низко, что но­ сом касался досок, а двумя пальцами — средним и указательным — зачем-то громко, крепко и в такт своей речи колотил по кончику стола, и получа­ лось впечатление, будто он не присут­ ствующим, а» этому вот столу читает какую-то назидательную проповедь, за что-то выговаривает, чему-то учит». •Глазом художника увидел Фурманов Шмарина — человека суетливого, само­ влюбленного, и поведал о нем словами художника. В том, как рассказывал Шмарин, хорошо переданы и хвастов­ ство его, и позерство, и любование со­ бой, своей речью, и стремление, не глядя на окружающих, именно им вну­ шить, что он, Шмарин, говорит истину, что он герой. Сущность характера вид­ на во всех его внешних проявлениях. Живые краски находит писатель для характеристики массы. Вспомним ми­ тинг рабочих-ивановцев перед отправле­ нием на фронт или собрание чапаевцев, только что прибывших со станции. Да­ вая общую картину этого довольно не­ организованного заседания, писатель яркими штрихами выделяет из общей массы отдельные, запоминающиеся примечательные фигуры. «Через две минуты Федор видел, как один из гостей развалился у него на неубранной постели, вздернул ноги вверх по стене, закурил и пепел стря­ хивал сбоку, нацеливаясь непрерывно попасть на чемоданчик Клычкова, стояв­ ший возле постели. Другой привалился к «туалетному» слабенькому столу, и тот хрустнул, надломился, покачнул­ ся набок. Кто-то рукояткой револьвера выдавил стекло, кто-то овчинным гряз­ ным и вонючим тулупом накрыл лежав­ ший на столе хлеб, и когда его стали потом есть — воняло омерзительно. Вместе с этой ватагой, словно еще за­ долго до нее, ворвался в комнаты креп­ кий, здоровенный, шумливый разговор. Он не умолкал ни на минуту, но и не разрастался, — гудел-гудел, все с той же силой, как вначале: то была нор­ мальная, обычная речь этих свежих степных людей. Попробовали бы разо­ брать, кто у них тут начальник, кто подчиненный! Даже намеков нет: обра­ щение одинаково стильное, манеры одинаково резкие, речь самобытная, ко- лоритная, насыщенная ядреной степной простотой. Одна семья! Но нет никакой видимой привязанности одного к друго­ му или предупредительности, никаких взаимных забот, хотя бы в самомель- чайших случаях, — нет ничего. А в то же время видите и чувствуете, что это одна и крепко свитая пачка людей. только перезита она другими узами,. только отчеканилась она в своеобраз­ ную форму: их свила, спаяла, кочевая, боевая, полная опасностей жизнь, их сблизили мужество, личная отвага, пре­ зрение лишений и опасностей, верная, неизменная солидарность, взаимная вы­ ручка, — вся многотрудная и красочная жизнь, проведенная вместе, плечом к плечу в строю, в бою». Фурманов не останавливается на внешнем рисунке этой «ватаги». Он да­ ет ее внутреннюю жизнь, пытаясь обна­ ружить узы, цементирующие ее. Как верно, как метко определяет писатель своеобразие этой среды, которая связа­ на самой крепкой дружбой, — дружбой по битвам, по крови. Только высоко идейное отношение художника к изо­ бражаемой им жизни и тонкое понима­ ние особенностей бурной эпохи позво­ ляют автору увидеть и показать в этих анархически настроенных, малодисци. плинированных степных людях истина ных солдат революции. IX Вначале может показаться, что ро­ ман состоит из довольно хаотического смешения различных жанровых образо­ ваний. Тут и письма, официальные до­ кументы, историческая хроника, записи воспоминаний, зарисовки путешествен. ника, фронтовые очерки. Однако все эти, разнообразные по своей литера­ турной природе, компоненты образую* довольно органичную ткань повествова­ ния, составляя дневник политического работника Красной Армии. Как мы уже говорили, эта литературная форма наи­ более полно отвечает содержанию кни­ ги, но рождается эта дневниковая фор­ ма не сразу, а как бы в процессе раз­ вития сюжета романа. Любопытно, что первые главы («Ра ­ бочий отряд», «Степь») сделаны в обычном повествовательном духе. Свои­ ми глазами, а не глазами Федора Клычкова смотрит Фурманов на проис­ ходящее вокруг: сборы в Иванове, ми­ тинг, прощание, затем отъезд рабочего отряда и дальняя дорога. Во второй главе вновь описание с живыми диалог гами, изображением интересных встреч. Автор рассказывает, что происходит в санях у Лопаря и Бочкина, едущих в Уральск, в то время как Клычков с Андреевым едут в других санях. В этих главах образ Клычкова не несет в себе субъективного авторского начала. Он существует рядом с остальными персо­ нажами, ничем не выделяясь. Первое подобие записи, но еще не дневник, мы встречаем в рассуждении Федора о Чапаеве, после беседы с Гри­ шей. Характерно, что именно тема Ча­ паева впервые обнаруживает потреб­ ность автора обратиться к дневнику. Чапаеву посвящена эта первая запись Клычкова и, далее, почти все записи и размышления, взятые в кавычки и как бы процитированные из дневника, от­