Сибирские огни, 1948, № 5

нули, где нет такой близкой, страшной опасности». Несколько далее автор возвращается к этой теме для того, чтобы от описа­ ния внешней стороны случая перейти к характеристике психологического состо­ яния героя. Писатель не стесняется и со всей откровенностью рассказывает читателю о том, как страдал Клычков. «Горела на воре шапка, закатала, за­ мучила Клычкова стыдобушка». Затем: «Позорище-позор! Как ему стыдно бы­ ло сознавать, что в первом бою не хва­ тило духу, что так вот по-кошачьи пе­ ретрусил, не оправдал перед собою сво­ их же собственных надежд и ожиданий. А где же мужество, смелость, героизм, о которых так много думал, пока был далеко от цепей, от боя, от снарядов и пуль? Совершенно уничтоженный сознань­ ем своего преступленья, он чуть ры­ сил в направлении к тому месту, отку­ да так позорно бежал два часа назад». Если бы в романе фигурировал Дмитрий Фурманов, а не Федор Клыч­ ков, вряд ли это место зазвучало бы так. Глубина и правдивость в изобра­ жении реального характера комиссара, его роста и военной закалки в значи­ тельной мере обусловлены правильным композиционным решением задачи. Ху­ дожественная форма, отвечающая за­ мыслу и содержанию романа, помогла с наибольшей полнотой раскрыть его идею. Мы видим его на первой страни­ це романа отнюдь не готовым и не сформировавшимся, как это утвержда­ ют критики. Нет, Федор Клычков ра­ стет, развивается и становится истин­ ным воином пролетарского авангарда, подобным тем, о которых говорит В. И. Ленин. Черты советского комиссара в обра­ зе Клычкова воплощены в росте, дви­ жении, в развитии. Однако в стремлении дать обобщен­ ный образ болыневика-политработника автор, как нам кажется, нарушил гар­ монию интеллектуального и эмоцио­ нального начала в его облике. Типиче­ ское то, что связывает Клычкова с партией и общественно-политической работой, выступает с большей яркостью и убедительностью, чем индивидуать- ность Клычкова-человека, которая рас­ творяется в романе, лишая образ худо­ жественной конкретности, а иногда и убедительности. Федор Клычков живет почти целиком в сфере мышления и почти не показан в сфере чувства. А если эмоциональная сфера и раскры­ вается писателем, то дана она как бы рядом со сферой мышления. Органиче­ ского слияния этих двух сторон духов­ ной деятельности и нравственной жизни автор в изображении Федора Клычкова не достиг. Поэтому он лишен той непо­ средственности и глубины переживаний, какие характеризуют человека во всем неповторимом своеобразии его лично­ сти. Вот почему мы говорим, что в об­ резе Федора Клычкова типическое до­ минирует над индивидуальным, не об­ разуя естественного единства. Это при­ дает фигуре комиссара чрезмерный ин­ теллектуализм, а иногда даже и рацио­ нализм. Такое впечатление усугубляет­ ся многочисленными отрывками из дневников и записей, в которых по при­ роде этих документов преобладает ана­ литическая умозрительная сторона. Разумеется, многое в этой структу­ ре образа комиссара может быть объяс­ нено желанием автора противопоставить' эмоциональной экспрессивной натуре Чапаева рассудительную, интеллекту­ альную фигуру комиссара. Однако бу­ дучи проведенным чересчур последова. тельно, это психологическое противопо­ ставление характеров ведет к некоторо­ му обеднению образа Клычкова. VI Другим путем идет автор к раскры­ тию образа Чапаева. Впервые имя это прсизносится во второй главе романа, в беседе Федора с Гришей, который вое­ вал вместе с Василием Ивановичем. Клычков с волнением и пристрасти­ ем расспрашивает бойца о его команди­ ре. В сознании Клычкова уже ранее в определенной степени сложился образ Чапаева. «Ну и герой... Действительно герой? — щупал Федор». По характеру вопроса следует судить о направлении, в котором развивались мысли Клычко­ ва. Он хотел видеть в Чапаеве героя с большой буквы, может быть, сверхчело­ века. Но Гриша сказал о нем только: «настоящий он человек». А на вопрос, действительно ли он герой? — последо­ вало: «Так кто про это говорит, — значительно мотнул головой Гриша». Вряд ли можно признать слова эти вра­ зумительно отвечающими мыслям Фе­ дора. Эпизоды, поведанные Гришей, тоже мало согласуются с этими мысля­ ми. А в заключение разговора Федор, между прочим, узнает, что Гришу били на войне («Все били, на то и война»). И что уж совсем неожиданно, даже «сам Чапаев единожды саданул».. «Как Чапаев? За что? — встрепе­ нулся Федор». Можно представить себе искреннее удивление Клычкова, когда он узнает такую подробность поведения ' своего легендарного героя. В этой первой беседе о Чапаеве - - ключ к пониманию характера централ:., ного образа книги и его эволюции. Впервые обнаруживается здесь и такая важная особенность романа, на которую критика не обращала внимания. Дмит­ рий Фурманов и Федор Клычков не аб­ солютно тождественные лица. Клычков имеет представление о Чапаеве, но свои представления имеет и Фурманов. Пи­ сатель, уже обладающий концепцией своего главного героя, в образе Клыч­ кова показывает, какой сложный путь проходит формирование этой правиль. ной концепции. Естественно, что Клыч-