Сибирские огни, 1948, № 4

всем, оставалось все таким же своенравным и необычным. Ветер проносился над головой Тихонова с каким-то ожесточенным шопотом, лихо и стремительно, как удалой всадник. Когда пришлось проезжать мимо тополевой рощицы, у линии железной дороги, Тихонов слышал, как тревожно трепещет на низкорослых деревцах листва, как по-живому шумят гибкие ветви, словно огромная стая птиц, взлетающая в небо. Беспокойно и радостно было на душе у Тихонова. Мысли его текли не чередой, а теснились в мятежном беспорядке, наскакивали одна на другую. Против обыкновения, ему хотелось сейчас высказаться— высказаться и о прошлом, и о предстоящем, и о себе, и о своих товарищах и подчиненных, но высказаться было не перед кем. Трубка сидел с лицом непроницаемо спокойным и казался бесконечно далеким от всего, что так волновало его, Тихонова. — Трубка! — возбужденно воскликнул Тихонов. — Ась? — встрепенулся боец. — Опять ась! Четвертый год не могу отучить. Эх, Трубка, Трубка! А закурить хочешь? Трубка скупо улыбнулся и, прежде чем взять папиросу из раскрытого портсигара, прищелкнул пальцем. Этот жест так выразительно передал удовольствие бойца, что Тихонов изумленно подумал: «Вот ведь как без слов привык обходиться!». — Скажи, Трубка, где ты научился молчать? — и© зная как излить свое возбуждение, обуревавшее его от событий сегодняшнего дня, спросил Тихонов. — С малолетства я глазурью посуду расписывал. Работаешь ¡и все один, одни, ват и попривык, товарищ капитан, — мучительно долго пояснял Трубка. — Я , брат, теперь не капитан, а майор... — Вои-а... проздравляю, товарищ майор, — почтительно протянул Трубка. — Спасибо. А насчет себя ты рассказывал. Помню, помню, ты в колхозе гончаром был. Трубка прикусил папироску и до конца пути не произнес больше ни одного слоза. Тихонов курил беспрерывно папиросу за папиросой. «И что так лениво Гнедко переваливается! Буткип теперь ждет, все глаза просмотрел. Наверное, не догадывается, какие вести везу я », — нетерпеливо раздумывал Тихонов. Он раза два громко прикрикнул на жеребчика, бежавшего и без того спорой рысью. Но Трубка не одобрил его вмешательства в чужие обязанности. Он посмотрел на него выра- лительно, словно сказал: «Скотина — она бессловесная, по такой жаре ее и запалить недолго». Тихонов усовестился, безвольно опустил руки, ссутулился, как бы покорился судьбе: двадцать километров, хочешь— не хочешь, сиди, их ие перепрыгнешь. Но через минуту, другую он уже не замечал ни Трубки, ни ветра, ни Гнедка, который постепенно сбавлял резвость. Он сидел, увлекшись своими размышлениями. И многое пронеслось в его мыслях из того, что было пережито и еще больше из того, что предстояло пережить. Каков будет новый командующий? Какое дело поручат батальону? Когда начнутся события? И что собою представляет вероятный театр военных действий, на полтысячи километров южнее того направления, на котором батальон находился теперь? Каковы там будут условия для ведения войны? Да, теперь ему очевидно, что противника он изучал слишком узко. Все, что лежало от пади Ченчальтюй к востоку на добрых двести километров, он знал наизусть, знал так, словно сам хаживал по этим мостам. А юг Маньчжурии? Много ли он о нем знает? И как он раньше ие подумал, что судьба может бросить его именно на этот участок... Мысли его неслись и неслись. Перед ним кто-то ставил уже боевые задачи: захват населенного пупкта, преследование врага, прорыв укрепленной полосы... И мелькали в воображении офицеры и бойцы батальона, приведенные в движение его волей. Вот и проверится кто на что способен, — бой, как рентгеновский снимок, даст точнейший отпечаток свойств каждого... Двуколка подпрыгивала, Тихонов подскакивал, как мяч, на беседке с хрустящими железными пружинами, и в тот жз миг менялся строй его мыслей, рождались новые кадры, будто начиналась другая часть все того же кинофильма. «Симочкин... наказать, чтоб берегли могилу. Завтра же прикажу покрасить оградку...». « ... Ну, вот и кончилось, Тихонов, твое многолетнее сидение в сопках. Сколько же ты горьких дней пережил здесь, сколько крепких слов отпустил насчет этой местности, будь она не лихом помянута... А только и то правда: лучшего места для выучки солдат трудно найти». Ему вспомнился обрывов разговора Петухова с Егоровым. Петухов по обязанности парторга батальона заполняет какие- то списки. Спрашивает Егорова: «Образование?». Тот говорит: «Гражданское — Иркутский Государственный университет.