Сибирские огни, 1948, № 4

теро управляются со всей этой огнедышащей громадой, со всем огромным и сложным хозяйством домны... Молодой шорец, лицо которого мне показалось знакомым, в брезентовой спецовке, в ботинках на толстой деревянной подошве и в шляпе, спереди которой были прикреплены темные очки, склонясь над канавкой, сбегающей куда-то вниз, поливал ее сильным синим пламенем из шланга. Около самой летки, с тяжелым длинным ломом в руках, стоял плечистый, невысокий человек и что-то кричал другому, перемешивавшему лопатой глиняное тесто возле пушки Брозиуса. А пушка эта и была похожа на всамделишное артиллерийское орудие среднего калибра, но висела на цепях. Василий Кононович, кивнув на человека с ломом, сказал мне о нем, как о нашем общем знакомом: — Это Павел Ефимович, старший горновой. Старший горновой по знаку мастера подошел к нам. На чумазом, потном его лице светились синие степные глаза. Василий Еононович что-то ему сказал, он засмеялся и, сдернув брезентовую рукавицу, подал мне горячую, потную руку: — Давай гляди, гляди да описывай, — весело прокричал он мне в лицо, сияя своими синими глазами. — Сашку Годовалого позвать? Мой подручный.... — Он махнул рукой на стоявшего посреди площадки за канавкой маленького крепыша, который, задрав голову, кому-то грозил кулаком. На него опускался сверху огромный железный совок, который нес на массивном крюке мостовой кран, движущийся под сводом цеха. Совок остановился над головой крепыша, покачался и медленно двинулся в сторону, куда указывал Годовалов. Я высказал горновому свое удивление — неужели всего шесть человек и работает у домны? — Было шестеро, а теперь пятеро, мастер не считается, — ответил он. — Мне полагается четверо подручных, а можно и с троими обойтись. Вон Алешка Мижзков — шлаковщик, но в подручные тянется, шлак выпускает и здесь успевает помочь... Алеша Мижаков — ведь это же старый мой знакомец, с которым плавал я по Мрассу, а потом встретил на фронте. Значит, он вернулся и пришел работать на завод?.. — Фронтовик, боевой парень, горновым будет беспременно, настойчивый, — ответил на мой вопрос Павел Ефимович. По-мальчишески гибкий, ловкий шлаковщик в это время пробежал мимо нас и, блеснув горячими черными глазами на темном лице, сделал какой-то объясняющий знак горновому, тот утвердительно кивнул. Меня Алеша, видно, не узнал, или у него на это просто не было сейчас времени. Разговоры между доменщиками велись знаками — взмахом руки, кивком головы, взглядами. И мастер, и горновой, и гее остальные отлично понимали друг друга. Лишь я оставался безгласным свидетелем этого непонятного для непосвященного разговора... Василий Кононович взошел на мостик управления печью, взглянул там на приборы. Старший горновой встал у самой летки и поднял руку. Саша Годовалов и с ним еще один подручный подвели к летке электробур, подвешенный на цепях. Василий Кононович ударил в колокол, возвестив начало выпуска. Старший горновой направил бур в летку. И через минуту из пробуренного отверстия с оглушительным ревом взметнулся огромный букет цветистых искр и клубы багрового дыма, вырвалось пламя. Горновой, надвинув шляпу на глаза, схватил длинный железный прут, кинулся в самое пламя и начал шуровать ломом, расширяя и прочищая пробуренное отверстие. И когда он выдернул лом, прогрохотал еще более оглушительный залп, и еще более мощный огненный вихрь вырвался из летки, обдав палящим зноем людей. И чудодейственно преобразилось все вокруг. Взлетая в высь цеха, взрывались разноцветными ракетами огромные искры, голубые и серебряные крупные звезды, описывая высокие дуги, заполнили цех, фонтан золотого огня забил из горна. И вот солнечно-знойный ручей хлынул из летки — пошел чугун. Он заполнил канаву перед леткой — и ручей раздвоился: вправо потек более легкий шлак, вспыхивающий синими огоньками, по левому желобу, расположенному более низко, побежал ослепительно белый ручей чистого чугуна. Годовалов с ломом в руках кинулся к чугунному ручью, а Мижаков — к шлаковому. Они следили и подправляли потоки. Фантастически красива эта картина — солнечная озаренность цеха, серебристая звездная пурга, знойные потоки, растекающиеся на две стороны в гигантские ковши, зияющие раскаленными недрами... И в этом озарении — темные, будто вырезанные, силуэты доменщиков, спокойно и удовлетворенно наблюдающих за ходом солнечной реки. Они, очевидно, и сами, несмотря на привычность зрелища, любят этот момент, завершающий четырехчасо-