Сибирские огни, 1948, № 4

генерал армии, — Разин назвал фамилию другого известного советского полководца, — этот в гражданскую войну начальником штаба у меня был... — Да, сильно выросли люди, — вставил Тихонов и со вздохом признался, — а откровенно говоря, товарищ генерал, жалко, что не удалось повоевать на западе. На днях встретил одного друга — у него на груди медали с названиями всех столиц Европы: Бухарест,. Будапешт, Берлин, Прага. Прямо завидно стало. — Ну, что ж, майор, нам обижаться не на кого, а для угрызения совести тоже нет основавши. И мы Родине служили, да, по всему видно, неплохо служили. Генерал поднялся из-за стола, прошел в угол к массивному стальному сейфу и длинным, плоским ключом открыл его. Вытащив желтую папку, он на руке раскрыл ее, отыскивая, невидимому, какой-то необходимый ему документ. Тихонов неотрывным взглядом следил за пим. В первые минуты их беседы он решил, что генерал пригласил его к себе, чтоб сообщить о присвоении нового звания. Правда, это можно было проделать по телефону, но генерал мог пожелать увидеть Тихонова по этому поводу лично. Теперь Тихонов был твердо уверен, что генерал позвал его к себе с другой целью. Во всей фигуре генерала — высокой, сухой и чуть сгорбленной — - проглядывала озабоченность, и набухшие жилы на изогнутой шее выражали крайнее напряжение. «Ну, ну, чем же ты меня порадуешь, старина?» — прислушиваясь к шелесту бумаги, думал Тихонов, не спуская глаз с генерала. А Разин на несколько секунд задержал взгляд на какой-то бумажке, сунул папку в сейф, закрыл его и поспешно опустился в кресло с высокой резной спинкой. — Майор, 22 июля вверенному вам батальону надлежит сняться из пади Чен- чалътюй и, совершив марш, поступить в распоряжение командующего армией генерала... Разин произнес это официальным тоном, со строгим выражением на моложавом румяном лице, потом откинулся на спинку кресла, заглянул в глаза Тихонову и совсем просто, словно на его месте появился другой человек, сказал: — Жалко мне, Прохор Андреевич, отдавать тебя другому командующему. Столько лет вместе! Был ты у меня на хорошем счету, н знал я — в решающий час можно тебе доверить самое трудное дело. Ну ничего, жизнь у нас солдатская, может быть еще не раз встретимся. Уж этого Тихонов не ждал! «Прощай, падь Ченчальтюй», — пронеслось у него в мыслях, а сердце защемило, будто предстояло ему покинуть не степной распадок, а родной дом, в котором он родился и встал на ноги. — Разрешите спросить, а замена будет? — взволнованно проговорил он. Генерал весело засмеялся, понимая, о чем беспокоится старый комбат. — Дворцы боишься без призора оставить?— Хозяйство, все-таки, товарищ генерал. Столько поту пролили, Симочкина похоронили... Помню, как вы мне за его смерть выговор вкатили. — Замена придет. На ваше место встанет гвардейский минометный полк, надолго ли, но встанет. Он уже на подходе... — Достойная смена! Этим не жалко наши дворцы передать, — без улыбки сказал Тихонов, про себя подумав: «На нашем участке стало-быть артиллерийский кулак готовят. Верно задумано». — Еще разрешите один вопрос, товарищ генерал: батальон вольется в какой- нибудь полк или будет на правах отдельного?— Это уж как новый командующий решит, однако, полагаю, что вашим батальоном усилят один из маршрутов. Через несколько минут Тихонов распрощался с генералом и, получив у начальника штаба подробные указания о порядке передислоцирования батальона, поехал обратно в падь Ченчальтюй. ...Тихонов любил ездить по степному раздолью. В эти поездки он брал с собой только ординарца Трубку. Было у Трубки одно незаменимое качество— его молчаливость. Даже лошадь, и ту Трубка ухитрялся погонять молча, легким похлесты- ваягием вожжой по ¡крупу. Боец не вязался с разговорами и не мешал думать. Тихонов дорого ценил эти короткие часы, когда, озирая степь, можно было взвесить всю быстро текущую жизнь, унестись в прошедшее, в будущее, подумать наедине о делах и людях батальона, вообразить встречу с женой, с детишками, мысленно вволю наговориться с ними, налюбоваться на милые доверчивые мордашки ребят, незабываемые и в разлуке, какой бы длительной она ни была. Приближался вечер. Зной ослабел, солнце яркокирпичного цвета опустилось на вершину одной из сопок и лежало на ней круглое, полное, как переспевшее яблоко. Небо было чистым и высоким, но, невесть откуда взявшись, по степи метался сухой, горячий ветер. Зной и ветер — в других местах это было бы несовместимым. Забайкалье, как всегда, как во*