Сибирские огни, 1948, № 4

плеснул на железную плиту — сталь потемнела, застывая неровной, бугристой корочкой. Лицо Александра, склонившегося к плите, заметно помрачнело, он сердито сплюнул. Видно, металл ему не понравился... Он снова сквозь очки вгляделся в огненный глазок одной из заслонок печи. Тут я и решился спросить у него: — А , что, Александр Яковлевич, быстрее можно плавку закончить? Он почти гневно вскинул на меня светлые свои глаза и отрывисто ответил: — На фронте не спрашивают: можно или нельзя, так ведь? На фронте говорят: надо! И действуют... — Значит можно ускорить плавку и выдать сталь в срок? — спросил я, дав понять, что знаю о замедлении плавки. — Что значит в срок? — еще более сердито возразил сталевар. — Надо досрочно, а то какие же мы, к чорту, гвардейцы... И он, отвернувшись от меня, по-военному скомандовал подручным: — Подогреть газ! — Еще мульду... Александр стремительно уходил в кабину управления, возвращаясь к печи, с ожесточением шуровал в пламепи ее железным прутом, отбрасывал в сторону раскаленный прут, подручные тотчас подносили другой. С лица сталевара ручьем лил пот, потемнела от пота на его спине брезентовая куртка. Он работал неистово, стремительно, с видимым напряжением и своим темпом, страстностью работы подгонял подручных и машинистов обслуживающих печь механизмов... От этой напряженной горячей работы, конечно, нельзя было отрывать его вопросами или разговором. Я наблюдал за ним со стороны. А он, весь в стремительной горячке труда, должно быть, не выпускал меня из вида. Когда к печи подкатывал поезд или с высоты опускался с каким-нибудь грузом тяжелый крюк крана, Александр бросал в мою сторону быстрый взгляд, видно, опасаясь, как бы меня чем-нибудь не ушибло, или властным жестом указывал мне место, куда я должен был перейти... Прошло два часа этой напряженной порывистой работы. Александр еще раза два брал пробу металла, и при последней из них лицо его прояснилось. Он что-то сказал одному из подручных, и тот ушел на другую сторону печи. Александр жестом подозвал меня. Взглянув на свои ручные часы, он сказал, с вернувшейся к нему обычной веселостью голоса и задорным блеском серых глаз: — Ты говоришь «можно ли »... Надо: И вот, видишь, сварили сталь за десять часов, иа четыре часа раньше норматива.. Сейчас выпускать будем — иди туда, погляди... Я по лесенке поднялся на другую сторону мартена, к летке, из которой выпускается готовый металл. Мостовой кран подвел и поставил под желоб огромную чашу с раскаленной внутренностью для стали, затем чуть поменьше шлаковый ковш. Внизу стояла разливная машина, возле которой уже вытянулась батарея изложниц на колесах... У летки стоял Антон Дементьевич. Скупыми, неторопливыми жестами он давал какие-то указания двум подручным, ломом пробивавшим летку. И вот из летки с ревом вырвалась толстая струя пламени, серебряная пурга крупных искр осыпала все вокруг. Из летки хлынул солнечно-ослепительный,, знойный ручей жидкой стали. Белой полудугой она падала в раскаленные недра ковша, и оттуда букетом взлетали мохнатые золотые звезды и, взрываясь, шипя, падали наземь... Антон Дементьевич стоял по другую сторону огненного ручья, заложив руки за спину, глядел, как падает струя стали в ковш. Озаренное солнечным кипением металла крупное лицо его было сурово и задумчиво. Сдвинув над переносьем кустистые брови, стиснув сухие губы, он смотрел на поток стали, и казалось мне, что я угадываю его думу в эту минуту. Отцовское большое горе лежало на его сутуловатых широких плечах и отцовская скорбь давила на могучее сердце. И может' быть какой-то, непредусмотренной технологическим процессом, частью эта тяжелая боль отцовского сердца, гневная сила души старого сталевара, ненависть его к немцу вошла в- сталь — н е нею старый мастер направляет еще один удар своего отмщения врагу... И думалось мне, что от этого сталь- должна быть еще тверже, острее, непроницаемей и сокрушительней... Вошла в эту сталь и молодая, порывистая сила души Александра Чалкова... Ведь каждая плавка металла — это сгусток упорства, смелости, творческого напряжения сталевара. Четырнадцать часов, положенных на плавку, — это железное время, выверенное многолетним опытом многих поколений сталеваров, жесткий и точный норматив, установленный техническими законами эксплоатации печи. Каждая сокращенная из этих четырнадцати часов минута — это не легкое завоевание, и это тонны.