Сибирские огни, 1948, № 4

•скатку и развернуть шинель. Воль в ноге затихает, но встать на нее ой еще не может. Вдруг неподалеку от него падает камень. Соколков снимает руку со скатки и быстро ложится на, прежнее место. Над ним в темноте испуганно мечется какая-то птица. Кто же вспугнул ее? Подкорытов и Шленкин? Японцы? Ночной хищник? Соколков прислушивается. От тишины звенит в ушах. «Доджно-быть зверек вспугнул птицу», — думает он. Но повторяется старое: где-то обрывается камень и катится со скалы, постукивая на выступах. Вскоре Соколков настороженным ухом улавливает новые звуки: хруст, шарканье. Жто-то вдет. Это, вероятно, Шленкин. Он ведь обещал придти помочь выбраться к ■ батальону. Но быстро все стихает, и Соколков лежит, обеспокоенно думая: «Неужели прошел мимо?». Он решает крикнуть, но гаонвремя спохватывается — на голос могут придти не только свои, но и японцы. Месяц, наконец, пробивается сквозь облака и выплывает на чистое небо. В горах становится светлее, Соколков осматривает очертания скал. Они похожи на замки ■ большого нерусского города. Пока он рассматривает очертания гор, он успевает?подумать о многом: университет, неизменная Наташа, мама с братиш- «ами и папа... Он умчался куда-то на запад страны восстанавливать разрушенные гитлеровскими извергами наши заводы. Соколков видит, жав на скале неподеле- <®у от него вырастает силуэт человека. «Тереша, пришел все-таки!» — мелькает у него в голове. Он уже взмахивает рукой, «вбираясь крикнуть, ню 'видит, что на скале сразу появляется еще три силуэта. «Кто ©то: наши или японцы?» — напрягая глаза, думает он, а сердце бьется все громче и громче. Люди начинают говорить. Они говорят тихими гортанными голосами. Японцы! Соколков чувствует, как тело его охватывает озноб, а потом жар. Но рту становится •сухо. Он прижимается к выступу скалы, прислушивается. Но ни единого слова невозможно попять в это^тарабарсю)\рязыке! «Что же мне делать с вами?- " Трахну гранатой», — решает он. На душе наступают спокойствие и ясность, руки перестают дрожать. Он забывает о боли в ноге м ползет, ползет ближе к японцам. Потом юн берет гранату, нащупывает на ней предохранитель. «Их же много, они окружат тебя и тогда пропал ты», — « ...Ты лежи себе, пусть они пройдут во-свояси», — словно кто-то нашептывает ему. «Трус ты! Трус!» — кричит он сам себе и чувствует, как эти слова рождают в нем боевую страсть. Он умелым, натренированным движением руки спускает предохранитель и бросает гранату в японцев. Раздается взрыв. Сотни крупных и мелких осколков от камней взлетают вверх и тяжелым градом обрушиваются на Сокол- ю т . Один японец кричит истошным голосом, остальные молчат потому, что уже не существуют. Соколков бросает еще одну гранату. Теперь смолкает исступленный крик японца. Град камней обрушивается с новой силой на Соколкова. Он в изнеможении опускает голову, открывает рот .тиэг- щ г горячим языкам влажный, обточенный ветром голый валун. Над Хинганом занимается заря... X II Подкорытов и Шленкин поднимаются на скалу и, присмотревшись, устанавливают, что совсем неподалеку от них строчит японский пулемет. — Надо обойти самураев и уничтожить, — говорит Подкорытов. Начинается трудный. опасный для жизни спуск с крутой скалы. Шлевкия несколько раз срывается, ею, к счастью, падает удачно на гладкие, как. асфальтовые ступеньки, выступы. Подкорытов движется почти бесшумно. Он опытен, ловок, и горы для него— дело испытанное. Он все время подсказывает Шленкину, оберегает его: «Не скатись, Терентий! Держись вправо! Давай руку! Назад — тут пропасть!». — Ну и глаза у тебя, Прокофий! Кошачьи! — восхищается Шленкин и думает: «С настоящим товарищем попал! Какой человек!» Местами они вдут по ровным площадкам, будто их выстлали мастера мощения улиц. В эти минуты Шленкин размышляет о себе. Ему и страшно и в то же время он чувствует себя приподнято, чуть ли не торжественно. Прикажи ему сейчас вернуться — юн вернется, может быть даже обрадуется, но удовлетворения душе это не принесет. Ему до странности удивительно, что это он, Терентий Шленкин, тот самый Шлеи- кип, который разъезжал с ревизиями по заготовительным конторам и лавкам и боялся выпить стакан сырой воды, ныне идет навстречу опасности, может быть даже смерти. И идет не просто по приказу, а вдет, влекомый собственным сердцем. «Душу другую что ли вставили мне... Падь Ченчальтюй... Она научила... Егоров... Тихонов... Витя Соколков... Друг... Большой ДРУГ»...