Сибирские огни, 1948, № 4

Военное — забайкальская солдатская академия». И, посмотрев друг на друга, они заливаются оба веселым смехом. «Забайкальская солдатская академия»... Ну, хоть не академия, но школой можно назвать, и школой хорошей. Каков будет его батальон в бою? На фронт с границы мало брали, и батальон почти не обновлялся. Верно, за эти годы уехали на учебу в академию командиры рот Синеоков и Королев, выбыл еще кое- кто... Он знает каждого, но и его тоже знает каждый... Не слишком ли засиделся народ? Нет... Да и когда было засидеться? То жили в траншеях, то строили укрепления, то ловили диверсантов... И так все эти пять лет!.. А шпионы-то! Первый был... как его... Пташкин... Птич- кин... Соловей, — будь он проклят, второй — Дубинчик, — явился в качестве военфельдшера, третий с подложным документом приехал проверять боеготовность оружия, четвертый был «шалый». Шел с намерением перейти границу, напоролся на секретный пост, хотел скрыться бегством, но Соколков одним выстрелом продырявил ему обе ноги... А нарушения границы, пограничного режима? Сто семьдесят три случая! Нет, не могли засидеться в такой обстановке люди, и столько ненависти и ожесточения накопили они, что загорится эта ненависть в бою ярким пламенем... А все остальное от тебя, Прохор Андреевич, будет зависеть. Знать не зря говорится: каков офицер, таковы и солдаты... — Тпрр! — закричал Трубка так громко и так неожиданно, что Тихонов вздрогнул и, вглядываясь в мягкий сумрак июльского вечера,- с удивлением увидел родные землянки Ченчальтюя. — Быстро, Трубка, домчал ты меня, — нето с радостью, нето с сожалением произнес Тихонов и выпрыгнул из двуколки. Его тотчас же окружили офицеры. Они собрались сюда, хотя никто их не созывал. По рукопожатиям, по взглядам Тихонов понял их нетерпенье и, чтобы не мучить, сказал: — Через полчаса, товарищи, прошу в штаб на совещание. А пока ты мне нужен, Петр Петрович. — Он слегка обнял Буткина, увлекая его в сторону, за землянки. II Восьмое августа на исходе... Изнурительно медленно тянутся последние минуты. Ночь непроглядно темна. В степи так тихо, что слышно, как трень­ кают и звенят в воздухе комариные стаи, Где-то далеко-далеко вспыхнет неярким, бордово-желтым светом зарница и, дрожа, погаснет. Степная пичуга, прикорнувшая на ночь в густой траве, по-человечьи вскрикнет спросонья и сразу же замолкнет в страшном испуге. Степь сомкнулась с небом, а где, в каком месте — не отыскать. Темнота липнет, обволакивает, застилает землю, как дым лесного пожара. Не видно ни танков, ни повозок, ни автомашин, — а их вдоль границы — тысячи! Людей «побольше: по степному раздолью залегли батальоны, полки, дивизии. Последние минуты перед боем... Как они тягостны для сердца солдата! Третья- рота вся в сборе. Нет только командира.. Старший лейтенант Егоров — у комбата,, где-то тут же неподалеку. Разговор не вяжется. Все, что думалось- об этой войне, — все сказано. Теперь — минуты сокровенного раздумья. Граница рядом. Другой мир рядом. Война рядом. И новая, совсем иная жизнь лежит за не утекшими еще в вечность минутами,, как лежит дикий камень за увалом на степной дороге... Соколков растянулся на траве. Август еще в начале, но по монгольским просторам тянет прохладой. Он подергивает плечом, плотнее прижимается к спине Шлен- кина. «Буду вместе с ребятами... Буду стоять за них, и они за меня», — размышляет Сю,волков, и на душе становится спокойнее, и вспышки чистой, большой радости озаряют его душу. Не один Соколков разговаривает в эти минуты сам с собой. Темнота скрывает задумчивые лица бойцов. В кармане гимнастерки Соколкова лежит последнее письмо от Наташи. Сокол- кову хочется достать его и еще раз перечитать от начала до конца, но темь такая, что хоть глаз коли. Соколков вспоминает отдельные фразы: «В университет уже многие вернулись. Приехал без поги из Берлина доцент Куприянов — командовал полком. А помнишь Толю Новикова? С химического? Он тоже вернулся. И представь себе — Герой Советского Союза». Еще бы не знать Тольку Новикова! С первого класса учились вместе. Счастливчик! Герой... И может каждодневно видеть Наташу... «Когда же ты вернешься, Витя? — продолжает вспоминать Соколков фразы из письма. — Посаженный нами с тобой в знак дружбы тополь уже вырос чуть не до крыши, а тебя все нет. Впрочем, не-