Сибирские огни, 1947, № 5
Говорил Соловьев чисто, гладко, под черкивая слова законченными, продуман ными жестами. До собрания в беседе с Федором Виктор ■ высказал мысль, что с Трусовым посту пают слишком круто, вынося его поведе ние на обсуждение общего студенческого собрания, тогда как следовало бы прства- рнтельно по-товарищески попытаться убе дить его и поправить. Федор и сейчас ожидал услышать от Виктора то же самое. Однако, Соловьев оказался дальновиднее. «Обрабатывает для себя общественное мнение», — думал Федор, вслушиваясь в ровную речь Виктора, бичевавшего «амо ральное поведение» Трусова и подчерки вавшего важность подобных обсуждений. К концу выступления оп забыл уже о Трусове и кончил словами: — Надо жить, товарищи, полным ды ханием, с широко раскрытыми глазами! Ему аплодировали. «Ах, любит сорвать аплодисменты», — подумал Федор. Подождав, пока Соловьев сядет на ме сто, он попросил Марину — старосту группы — сообщить собранию о посещае мости Трусовым лекций. Марина с некоторых пор стала спокой нее, движения, не утратив прежпен мяг кости, были быстрее и решительней, а в глазах появился новый мерцающий блеск живого и. веселого внимания ко всему. Держа в руке тетрадь и строго огляды вая собравшихся, она перечислила лек ции, на которых отсутствовал Трусов. По стояла немного, ожидая вопросов, но так как Федор молчал, задумчиво смотря на нее, а всем был уже ясен вопрос о Тру сове, Марина, неизвестно на кого сердяеь, сказала: — Все. Наступила та пауза, которая, кажется, бывает ira любом подобном собрании, ког д а все яецо и остается лишь вывести ре шение, сказать последнее слово. Федор не ловко потоптался за председательским сто лом. Но Ванин уже пробирался между рядами. Он взошел на кафедру. Маленький, не заметный, он говорил так же, как и рань ше — почти без жестов, немного накло нившись вперед, но тон его был совер шенно иной: чуть-чуть по-отечески ворч ливый, удивительно доброжелательный. Сидящие в зале как-то приободрились, вытянулись, с любопытством и оживив шимся вниманием, как если бы они встре чали незнакомого оратора. Но все знали Анатолия Яковлевича и • верили ему, и каждый, слушая, проверял себя его сло вами. Вашш говорил о пашей коммуни стической морали, в оспове которой (он напомнил слова Ленива) лежит борьба за укрепление и завершение коммунизма. — В самом деле, — мог каждый ду мать и, действительно, многие так думали, — если не совсем так, но одинаково но смыслу, — в самом деле, ясно ли мы со знаем, что главная задача пашей жизяя — победа' коммунизма, и мы должны под чинять интересам этой борьбы все наши поступки? — Вы первое на земле поколение, вы росшее свободным, — говорил Ванин, — вы должны нести миюу нашу коммуни стическую мораль... Любите нашу совет скую Родину не отвлеченной платониче ской любдаыо, а так, как призывает пар тия, — любовью напористой, страстной, неукротимой: такой любовью, которая «не знает никакой пощады к врагам, которая не остановится ни перед какими жертвами во имя Родины!». ...В памяти Федора всплыла первая бе седа с Анатолием при встрече с ним. С верностью, служением Родине она связывали мечту лишь о подвиге на поле ■боя, умение пойти па смерть. Нет, все, чем спи жили (да, да, Толик — и стихи, и профессия, и любовь!) — все подчи нено интересам борьбы за великое дело отцов. А голос Вапипа звучал, напоминая, на стораживая, входя в сердце: ...— Если вас пугают ужасами войны — не поддавайтесь панике. Мы достаточ но сильны, чтобы сломать любого врага. По не будьте также беспечными, — враг не настолько глуп и слаб, как изобража ют его некоторые наши нсудачпые воен ные картиик... Он назвал эти картины, где с необык новенной, оскорбительной легкостью изо бражаются военные события, «...так, как будто и делать вовсе нечего», — сказал Ванин. ...Анатолий Яковлевич ни разу не упо мянул имепи Трусова, оп лишь изредка поглядывал в его сторону; никому не мо гло притти мысли, что все сказанное им относится лишь к Трусову; каждый всматривался в себя, и наверное, не в одном рождались от этой требовательной самопрозерки смущение, досада, желание освободиться от лишнего, ненужного... Бы ли ли в зале равнодушпые или такие, кто с самодовольным облегчением проверял себя? Кто их знает. Недалеко от кафедры сидел Аркадий Ремизов, подперев гаеку рукой. К нему.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2