Сибирские огни, 1947, № 4

•В иктор р ь яш о защищался. Вступал _ в спор Федор. Аркадий поднимался с койки, и словно вырастал, делался стройнее и выше. Рубя слова рукой, он отчитывал Виктора. II Семен ядрут обнаруживал, сколько простых жизненных явлений вроется в этом сухом философском тер­ мине «свобода и необходимость» —^ и поведение в быту, и общественные обя­ занности, и учеба, и долг... — Увеличили рабочий день с семи до восьми часов, — говорил Аркадий, — и каждый простой человек у нас знает, что это необходимо при сегодняшней международной обстановке. Он сознает, что это нужно. А ты не хочешь думать об этом. Ну, увеличили и ладно: в Мо­ скве знают, что делают. Откуда у тебя это бездумье? На какой чорт, иАвини ме­ ня, нужно твое образование, если оно все. от созерцания? Равнодушие в жизни — это отвратительно, Виктор! Каждый факт нашей жизни кричит: будь на-чеку! Не обольщайся, не усыпдяйся внешним спо­ койствием жизни! Думай, вникай во е с с — как? что? почему? — Ты мне политграмоту не читай, — горячился Виктор. — Я сам знаю: все, что делает правительство, нужно и пра­ вильно. Мне незачем его контролировать. , Ты думаешь, когда нужно будет лечь под танк, — думаешь, не лягу? — Ляжешь. — соглашался Аркадий. — Но жому нужна эта твоя дохлая ро­ мантика. если это' акт обреченности? И только? Виктор засмеялся: — Эх, Аркашка! Да тому придет в голову перед гусеницами танка размыш­ лять о свободе и необходимости? Я зйаю, что это' мой долг и пойду. А свободно это •пли необходимо... не все ли равно? — Ты опошляешь понятие долга. — мрачно резюмировал Аркадий. — Долг, готовность умереть. — это свободное дви­ жение души, вдушее от сознания необхо­ димости. а не просто выполнение тако­ го-то параграфа устава. Они так и не кончили беседы. Надо было итти в институт.. Ночью, перед сном, дискуссия вспыхнула с новой си­ лой. — Чудесно! — шумел Аркадий, хло­ пая ладонью ПО' спинке кровати. — Ты мне скажи, как умирают люди? — Я не видел. Но знаю: надо и дан идут на смерть. — Прекрасно! Идут. А как. по-твое­ му, жалко им своей -жизни? Нет? — Не знаю. И не хочу знать. Надо и все. Долг! — Прекрасно! Долг, честь, любовь, — ты меня целый день, как деревянными шариками, стукаешь но лбу1' этими слова­ ми. Верно, торт возьми, красивые слова! Но они... — Аркадий не сразу и как-то приглушенно закончил: — Непроизноси­ мые слова! Наступило молчание. Виктор негромко переспросил: — Как? Аркадий не ответил. Оп сердито пых­ тел в темноте. Проснувшийся 'Федор приподнялся на локте и, всматриваясь в темноту, спро­ сил: — Аркадий, тонга, ты шел. доброволь­ цем на фронт, ты думал о своей жизни? — Да. Думал. И пошел. — Понятно! — Федор лег и повторил: —Понятно. — Н© совсем. — буркнул -Виктор. Но по тому, как быстро он уснул. Се­ мен видел, что он совсем ничего не по­ нял. *❖* ...В синем косяке окна, обрезанном бе­ лой занавеской, четко- обозначаются звез­ ды. Ходики на стене выговаривают секун­ ды. Все снят... В такие тихие минуты хорошо думать о Надо. Семей сегодня три . раза встретил ее. Первый раз — в сто­ ловой у кассы: она и Женя стояли в очереди. Надя повернулась на его взгляд, точно от толчка, внимательно и долго (так дол­ го, что у него перехватило дыхание1) смотрела на него. Женя Струшни-кова сказала: — Бойцов, дай сорок копеек, нам не- хватило. Ах, эта Женя! Счастливый Аркадий— такая замечательная девушка... У него была мелоч'ь, то он дал им целый рубль. Второй раз Надя встретилась в кори­ доре — обожгла синими глазами и то­ ропливо. склонив голову, прошла мимо. Что с ней? Такая грустная... Вечером она с Виктором была в кино. Семен тоже. Они сидели впереди, через три ряда. Э, что там кино! На экрап смотрел тот, -кто Не любил и не страдал, а он смотрел только на ее затылок. А конце- она поворачивала .голову (а она по­ ворачивала ее часто, и Виктор предупре­ дительно склонялся к ней), Семен видел неясный в полумраке ее- профиль и) ше­ велящиеся губы. Выходя из клуба, Виктор' оглянулся, показал пальцами в воздухе: спички есть? Семен протиспулся к ним п. пока держал зажженную спичку, готов был провалиться под неотрывным вниматель­ ным взглядом Нади. Да, она стала чужой, добюто-пезнако­ мой, будто не было детства, хорошей