Сибирские огни, 1947, № 4

дается, что он и Хельма — чуждые друг другу люди. Постичь это помогает ему необыкновен­ ное совпадение: из записной книжки Хельмы он узнает, что б октября 1943 го­ да она справляла в Таллине свое восем­ надцатилетие, и этот день был «самым счастливым в ее жизни». Леонида порази­ ло не то, что счастливейший день в жиз­ ни Хельмы приходится как раз на самый разгар гитлеровского хозяйничанья в Тал­ лине (она ведь не умеет видеть вокруг себя ничего страшного), — нет, записная книжка напомнила ему, что в этот самый день похоронная команда подобрала его на поле боя в почти безнадежном состоя­ нии. Много мыслей проносилось тогда в помраченном сознании раненого, он ждал в бреду, что придет к нему кто-то, Кому он передаст свои сокровенные думы... И вот, узнав, что Хельма в тот самый день беззаботно веселилась, Леонид вдруг ре­ шил, что она ему чужда. Он, впрочем, до конца не. перестает ею восхищаться. «Я рад встрече с тобой и тому, что ты су­ ществуешь на свете и цветешь в нашей стране. Но не тебя я ждал тогда, пятого октября». Молодой писатель положил в основу рассказа надуманный и ложный «психоло­ гический конфликт», якобы происшедший в сознании советского офицера. Он избрал объектом изображения какое-то искус­ ственное, отгороженное от мира существо, недавно счастливо веселившееся при нем­ цах, а теперь «цветущее в нашей стране», выдал это существо за живую советскую физкультурницу, а в- результате — пред­ ставил нашу действительность в искажен­ ном виде. Вместо того, чтобы помочь автору, по­ казать ему, что он пошел по ложному пу­ ти, редакция предоставила его рассказу место в сборнике. Не помогла редакция автору и в работе над языком, а между тем эта проблема стоит перед Залыгиным очень оЬтро, и она, сама по себе, может лимитировать его писательский рост. Его рассказы изобилуют неправильными обо­ ротами, в которых нарушены элементар­ ные грамматические нормы. «Нева, город, острова, детишки и своя часть — своя дивизия и полк рас. положились где-то ' в эстонском городке». Необычайное географическое открытие: Нева и Ленинград расположились где-то в эстонском городке! О Хельме говорится: Леонид мечтал «погрузиться в приятность, которая вокруг нее», «...крестьянин испы­ тывал ее приятность», «...профессора... то­ же будут испытывать ее приятность». Не­ вольно напрашивается каламбур: вот ка­ кие неприятности испытывает автор из-за недостаточного знакомства с законами русского языка: из-под его пера нередко выходят нелепости! Нередки у Залыгина витиеватые мало­ вразумительные словосочетания, вроде: «чувствовался терпкий запах морошки, как будто не ягода издавала аромат, а время, час, для которого Леонид берег за . ветную баночку» (?), или «августовский день, который разве только мертвые, очнувшись, могли бы разглядеть весь: от земли до неба» и т. д . Совершенно непо. нятно, как редакция могла оставить в неприкосновенном виде эту высокопарную мистическую бессмыслицу, по всей веро­ ятности, заимствованную Залыгиным в каких-то, прельстивших его, декадентских произведениях. Между тем. есть у автора острое пи­ сательское зрение: иногда находит он свои, простые и выразительные слова: «Он увидел, как растут деревья... У подножья ствол ели расщеплялся на когтистую ла­ пу, будто не вырос из земли, а вцепился в нее, опустившись откуда-то сверху... Сосны росли из глубины... а чтобы рань­ ше елей вырваться к солнцу, они устрем­ лялись ввысь, безжалостно роняя ветви». Жаль только, что Залыгин пока еще не ощущает разницы между таким описани­ ем, построенным на точном наблюдении, и нелепыми сравнениями, вроде: «воронки от авиабомб... сливались в букеты». Нет сомнения, что если бы в омской писательской организации в целом и в ре­ дакции альманаха, в частности, больше работали бы с С. Залыгиным, не торопи­ лись публиковать подобные произведения, читатель был бы избавлен от малорадост­ ного знакомства с ними, а молодой писа­ тель — от необходимости выслушивать в печати горькие истйны о своих грубейших ошибках. Уже самый факт наличия подобного рассказа в альманахе свидетельствует о господстве в редакции принципа самотека, случайности при составлении номера. Трудно, например, объяснить и причины включения в сборник миниатюры К. Бур. дыгиной «Я вижу то, чего не видишь ты», написанной как по своему литера­ турному качеству, так и по глубине изо­ бражения действительности- на уровне хо­ рошего школьного сочинения «на вольную тему», но не больше. Совсем иное впечатление производит рассказ В. Уткова «Подсолнух». Здесь есть интересная мысль, широта характе­ ристики, хорошая изобразительность, осо­ бенно в пейзажах дальневосточной тайги. Ж аль только, что в некоторых случаях автору неожиданно изменяет вкус, и он сбивается либо на сомнительное резонер­ ство (например, патетический «монолог» о границе), либо на вычурные, внешне эф­ фектные «украшения», как, например: «ко­ стер светился красными углями, как уми­ рающая на земле звезда». Некоторое стремление автора к словесному позер­ ству нет-нет да и проглянет среди точных описаний, и тогда невольно вспоминают­ ся тургеневские иронические слова: «Друг Аркадий, не говори красиво!» Рассказ М. Юрасовой и А. Палашенко. ва «В ханской столице», воспроизводящий один из эпизодов героического похода Ер­ мака, был бы не лишен познавательного значения, если бы... не существовало из­ вестного романа В. Сафонова «Дорога на простор», вышедшего еще в 1945 году. Но в том-то и дело, что тт. Юрасова и Па- лашенков не прибавляют буквально ни слова к тому, что до них, гораздо более