Сибирские огни, 1947, № 1

небожителя низвергнуть на мучителей сто пожаров, сто болезней, сто черных печа­ лей. Сидя на бере.гу мутной реки, слышал я над головой птичьи голоса. Мне вспом­ нился голос пташки, которая навещала меня у родного Красного озера. Я огля­ нулся. Пташка сидела на вишневом де­ ревце и весело свистела. Я понял намеки ее, моей вестницы с далекой родины; на­ до искать тот маленький пограничный городок, ту фанзу, где я расстался с Тан- Лю. Стоящий окаменеет, идущий дойдет. Вставало и падало за горы солнце, лущу сменяла луна — я шел. Ноги мой прошли далекий путь. И глаза узнали вишневую рощу, речку, сад, фанзу 'Ган-Лю. На заре я разбудил хозяина фанзы тоскливой пес­ ней, в 'н ей прославлял красоту Тан-Лю и печалился об ее смерти. Створки окна распахнулись, дрожащие руки протянули мие подаяние. Я схватил сухую руку, крепко сжал ее. Полуслепой старик не узнал меня. Услышав мое имя, вырвал руку, захлопнул окошко. Я стоял непод­ вижно. Лучи солнца, прямые, жгучие, встали на полдень. Вновь створчатое окно открылось': — Что ты хочешь? Ты отобрал у ме­ ня все. я — бедняк... — Мне ничего не надо, хотя * я не бедняк, а нищий... Верни лишь мое!.. — Что? — Мое дапханство... — Ты потерял рассудок... Какое дар- ханство? — Дапханство, — повторил я твердо. — Я не отбирал у тебя ничего. Иди своей дорогой... — Мое дарханское имущество спря­ тано руками пресветлой Тан-Лю в саду под беседкой. Верни!.. Старик вышел на крыльцо. — Спрятано руками моей благоухаю­ щей лилии, моей драгоценной птички... Пойдем!.. Под беседкой я отыскал свой кожаный мешок с инструментом, упал на колени перед старым Лю, умоляя его помочь мне попасть в родную степь. Я показывал ему свои рапы, свое сухое тело, свою седую косичку. Мы плакали вместе: старый, богатый китайский тойон и я — черный оборвыш, монгол Чагдар. ...Ожидая каравана, я жил в той же маленькой фанзе, в которую вошел в пер­ вый раз более десяти лет назад. Вновь ожило мое дарханское сердце. От восхода солнца до заката я усердно трудился. Это — труд упрямца — ученика, руки которого слабы и немощны. Я старался резать на кости тонкие линии — недо­ ступное изделие паука... Бросив резец, смотрел на свои неподвижные пальцы; они хорошо хватали тяжелые тюки, ост­ рые камни, толстые бревна. Резец не слу­ шался их. Я закрывал глаза, передо мной: стояла Тан-Лю: голова, шея, плечи, высо­ кая прическа с крыльями бабочки. Я видел белые линии, они изгибались, плавно ниспадали, терялись, умирали и вновь оживали в небесном очертания и легко­ сти. Красивое — всевозвыншощая сила. Я не знал устали, мое усердие победило, я заставил пальцы повиноваться. Избрав достойный день и час, воздав славу не­ божителю. я нанес первые, чуть примет­ ные черточки, и упоенный своим делом не выходил из фанзы, не принимал еды че­ тыре дня и четыре ночи. На костяном от­ полированном овале ожила Тан-Лю. Ста­ рик, щуря подслеповатые глаза, повер­ тывал изображение к солнцу, долго смот­ рел. Старик узнал Тан-Лю. Обняв мои тор­ чащие, сухие плечи, сказал: — Ты — великий дархлн... Меня,, бездомного поденщика, бродягу, нищего, вновь признали дарханом. Подби­ той птице вернули крылья. Я приложил холодную костяную пластинку к своей пылающей шеке, и пластинка стала го­ рячей. Еще раз взглянув на творение бедных рук своих, я передал старику изо­ бражение Тан-Лю. Он принял мой подарок и спрятал у себя на груди. С первым же караваном я. бездомный нищий и дархан Чагдар, одетый в новое китайское платье, ушел из маленького го­ родка. чтобы никогда туда не возвращать­ ся. Ш ироко шатают верблюды. Наш караван миновал желтые степи Гоби. В долине чуть приметной полосой засинели родные степи. Я торопил верблюда. Гла­ дя его густую шерсть, говорил: «Почтен-• ное животное, господин верблюд, в давно- давние времена на своих горбах ты про­ нес через пустьши, горы и худые степи всепрославленного младенца Хорлхоя. До­ неси и меня, ничтожнейшего дархана. опусти на траву у берега Толы, у родных юрт Урги». Караван остановился в долине реки Толы. Осталось два верблюжьих перехода до Урти. Перевалив серый увал, и старые и молодые погонщики на колени пали; ладони сложив на груди, просили мило­ стивого небожителя помочь им начатое благополучно закончить. Старики говори­ ли: «Дождь, напоив степь, проходит; гость, откушав угощение, из юрты уезжает. Всему бывает конец». Счастлив тот, кого- встречает родина свободная и радостная. Мне же всюду встречались опечаленные люди: монголы шли по родным степям, как чужие, испуганно озираясь. Шел десятый год правления многими возведеиного — тысяча девятьсот двад­ цатый год. В Урге хозяйничали разбойни­ ки. непрошенные гости из чужих степей;