Сибирские огни, 1947, № 1

А нн а КАРАВАЕВА ! Странички воспоминаний О Сибири я слышала с первых созна­ тельных лет детства — и всегда страш­ ное: «морозы лютые, сибирские», «Сибирь каторжная», «сибирский варнак», «в Си­ бирь угнали», «в Сибири зачах», «Сибирь проклятая». Случалось слышать и такие выражения: «это не жизнь, а сибирщина!»,- «начальник-то у них прямо сибирный!», т. е. лютый. У нас в семье было свое предание о моем прапрадедушке, который «бунтовал против матушки-Екатерины, к расстрелу был приговорен, но верные друзья малость защитили, и царица потом лишила его, сердечного, всех офицерских его чинов, на эшафоте все ордена палач с него содрал, шпагу о колено переломил,— и пошел наш офицер по Сибирскому трак­ ту сначала в каторгу, а после на вечное поселение!», — как рассказывал мне отец. В родном моем городе П ерш главная ули­ ца до революции называлась Сибирской. Начиналась она от берега нашей красави- цы-Камы, поднимаясь немного в гору ми­ мо торговых городских кварталов, потом тянулась мимо длинных унылых корпусов так называемой музыкантской команды и, наконец, упиралась в высокие столбы! с чугунными орлами — Сибирскую заставу. За Сибирской заставой начинался Сибир­ ский или пересыльный тракт, как его часто называли. От столбов с орлами далеко был виден широкий простор Сибирского тракта я зловеще-желтое здание пере­ сыльной тюрьмы, одиноко возвышавшееся над пыльной дорогой. По Сибирскому тракту хаживали мы с нашим отцом, страстным любителем собирания грибов,— •в стороне от тракта простирались леса, славившиеся «богатимыми», как говорил отец, грибными гнездами. И ранним во­ скресным утром, и под вечер, когда мы с полными кошолками грибов з з спиной воз­ вращались домой, — мы всегда слышали из-за черных оешеток пересыльной тюрь­ мы тягучее, как стон, пение: пели хором, или чей-то одинокий голос с безнадежной тоской выводил свою мучительную, как предчувствие смерти, песню. Однажды ав­ густовским ранним утром мы увидели «а тракте многолюдное шествие. Вскоре мы услышали однозвучный, глухой топот со­ тен человеческих ног, топот, сливающийся с какими-то странными, ггротяжно-звеня- щими звуками. Когда шествие приблизи­ лось к нам, м § увидели, -что сотни лю­ дей шли в кандалах, шли, волоча за со­ бой железные цепи. Из-под грубых беско зырок белели уродливо, наполовину обри­ тые головы, на грубых серых халатах тускло горели оранжевые тузы. Ошелом­ ленные ужасом, мы смотрели на эти уп­ лывающие в пыльную даль багровые ту ­ зы, которые будто -прожигали спины обре­ ченных людей. Солдаты с саблями наголо зычно а лениво покрикивали, сабли холод­ но взблескивали иа солнце, кандалЩ! глу­ хо звенели, а толпа людей, молчаливых, как призраки, шла, шла в > неведомую, мрачную даль — в Сибирь. Мы долго смотрели вслед, а отец промолвил: — Этап в Сибирь гонят. Вот так й пра­ дедушка наш шагал, по этому же самому тракту. Кто в те -поры с тайным страхом не смотрел на эту трактовую ширь, из конца в конец, на тысячи верст пронзавшую страну? Чье живое сердце не сжималось в холодной тревоге, пока глаза провожа­ ли шагающий в злую даль этап, меченый бубновыми тузами? Сибирь, каторга, веч­ ное поселение — тридцать лет назад бы­ ло ведь не единичной, а массовой судьбой многих мятежных и непокорных душ. Позже, читая Некрасова: «Зачем, прок-* лятая страна, открыл тебя Ермак?» ини читая у Пушкина: «Во -глубине сибирских руд храните гордое терпенье!» — мы, взрослея, с тем же ужасом, что и в дет­ стве, вспоминали об этапе, о бубновых тузах и бритых головах, и даже само слово «Сибирь» пугало нас своей мрачной славой. Летом 1910 года, которое я провела в Тюмени, в гостях у моего дяди, Сибирь открылась .мне еще и иной своей сторо­ ной. Дядя мой, штурман дальнего плава­ ния, или штурман всех океанов и морей, как шутя он еще называл себя, коротал свой беспокойный век на сибирских реках. В молодости он, действительно, плавал на всех морях и океанах: бывал в Нью-Йор­ ке, Вашингтоне, 'Буэнос-Айресе, Гавре, Барселоне,, бродил в лесах острова Таити, чуть не умер от злокачественной лихо­ радки в Бенаресе, чинил судно в Сиднее, был на Щпяцбергене и «не побывал разве