Сибирские огни, 1946, № 4
можно, он высмеивал его нелепые рас сказы, разоблачал обманы и вскоре в ко . чевьях заговорили: — Ну и врун этот Тиаикергав, пожа луй, нет ему равного. Больше Тнайюергава в Танюрерской тундре не видели. А Андросов все ходил от стойбища к стойбищу. Он уже хорошо изучил чукот ский язык и объяснялся без переводчика. Часами просиживал он в яранге, опорож няя за беседой по нескольку чайников горячего чая. Его опрашивали о том, что делается за пределами тундры, о жизни людей в городах, о Ленине, о Сталине. Ни^ одно торжество, ни один националь ный праздник не проходил теперь без Андросова. У оленеводов есть много хороших празд ников. «Коран» устраивается спустя 30 дней после того, как распустится в тундре первый лист. С этого времени олени, по терявшие упитанность за зиму, вновь на бирают силы. Праздник «Вилыпкеанмат» отмечает начало любовной норы оленей. Праздник «Нергерин» знаменует ее ко нец. В это время оленеводы заготовляют шкуру для зимней одежды, едят излюб ленные кушанья. Большому зимнему празд нику, который устраивается, обычно, на новолунье, сопутствуют спортивные состя зания — оленьи бега, тройные прыжки на дальность, игра в мяч (капель). Андросов стал прекрасным бегуном. Не хуже юноши, родившегося в тундре, он научился набрасывать длинный чаат на рога бегущего оленя, подражать крику важенки, телодвижениям морских живот ных. Это было нелегко, но Андросов знал, как важно быть в глазах людей тундры не только умным, но и ловким. Однажды, ранней весной, вспыхнула эпидемия гриппа. Болезнь валила с ног самых крепких и выносливых. Лежали це лыми стойбищами. В эти дни Андросов не знал сна. Без конца колесил оа по тундре, заставлял больных принимать ле карства, поддерживал очаг, варил чай, еду, охранял табуны. Некогда было обсушить одежду. Иной раз кухлянка замерзала и становилась твердой, как доска. Усталого и полуголодного, его ни на минуту не по кидала мысль —* помочь, вылечить, под бодрить. Олени 'объедали -пастбищ а и надо было перекочевывать — он перекочевывал, человек умирал и некому было хоронить, он хоронил, надо было трясти оледе невшие полога — он тряс. Население де сяти стойбищ, которые он сумел за это время обойти, смотрело на него, как на своего спасителя* Так медленно, но проч но завоевывался его авторитет. У Андро сова появились молодые друзья: подвиж ной, остроумнчый, отличный спортсмен ТаркиНто, любознательный Тыркыйн, братья Вальгергин и Келезье. Он обучил их гра моте и поручал развозить по стойбищам газеты. Грамотный человек — самый ж е ланный гость в тундре. Газет нехватало, и Андросов придумал следующее- на ли сте бумаги от руки он стал писать круп ными буквами короткие беседы и разда вать их своим помощникам. Год тому назад Андросов собрал пере довых людей тундры и сколотил товари щество по совместному выпасу оленей. Через некоторое время товарищество это приняло устав сельхозартели. В тундре появился оленеводческий колхоз «Заря». В дневниках Андросова есть запись: «Провел с кочевниками 2000 бесед, 40 до кладов, 60 собраний, прочитал около 100 статей, рассказов, отрывков из книг». Но разве можно измерить этими цифрами все то. что сделал он для оленеводов за три года работы в тундре? Перед отъездом из Анадыря я еще раз увидела Андросова на волейбольной пло Щадке. ^Засучив рукава зеленой выгорев шей майки, он с азартом гонялся за мя чом. — Вернется ли он в тундру? — поду мала я. А недавно с Чукотки пришло письмо: «Филипп Андросов уехал к себе в тундву уже не один — с ним: учитель, секретарь сельсовета. лчкбезработник, инструктор, торговый работник». ■* * * На одной далекой фактории нам ветре тилаеь старуха чукчанка, жена сторожа. Она всего месяц, как пришла сюда из глубокой тундры. Время и старческие не дуги согнули ее худое тело. На кооич- невом, изрытом морщинами лицо, -лаза светились тускло, равнодушно. Мой спутник, районный прокурор, обладал огра ниченным запасом чукотских слов. Пока зав на меня, он сказал: — Москва! Надо было видеть, как преобразилось лицо отарой чукчанки. , — Там — Сталин! — произнесла она живо. Морщины задвигались, глаза засвети лись, старуха усиленно закивала годовой. Кто донес до нее в далекое стойбище это великое имя? Кто пробудил в ней чувство живого интереса к неведомой жизни по ту сторону тундры? И тогда я вспомнила еще об одной встрече. В Анадыре, в окружном комитете партии мне указали на человека в смешанном по лу национально-полуевропейском костюме. Он сидел за столом и что-то внимательно выписывал из книги в тетрадь. — Это наш Костя Верещагин, первый лектор_чукча. На звук этих слов человек за столом обернулся, и смуглое губастое лицо его осветила застенчивая улыбка. Лектор тундры! Чтобы понять, что это значит, достаточно знать хотя бы об од ном из его обычных' выходов в тундру. Однажды ранним майским утром из Ана дыря на ледяное поле лимана вышли трое: лектор Верещагин, работник сберегатель ной кассы Увролик и каюр—хозяин соба чьей нарты. Верещагину надо было по пасть на стойбища у озера Майна-Гитхено. Попутчик его У вролик шел туда же по своим делам. Погода была ясная, лед на лимане крепкий, собаки бежали ве~ело, волоча за собой нарты с кладью. Лиман
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2