Сибирские огни, 1946, № 4

ток. — Племянник мой старательно пере­ писывал; я ему приказал удвоить внима­ ние, описки сам исправил; теперь ни одной ошибки не найдете. Смею спросить, —• где печатать надеетесь? — Еще не знаю. I— Ж аль , что Михаил Николаевич скончался... •— вздохнул священник, — он бы вам помог в этом деле. К Булга­ рину, пожалуй, не ходите. Полевой, вот тоже недавно умер, потеря большая. А ведь он такие дела понимал хорошо — Мекенэиево путешествие по Америке пе­ ревёл... , правда, «Московский Телеграф» его запрещен, как запрещены и иные из­ дания. Я, Лаврентий Алексеевич, слежу за журналами. Только трудно стало — многие закрывают и подписные деньги пропадают. Ром у вас какой добрый. Ямайский, поди? — Нет, гавайский, — ответил Загоскин, подливая попику рома в чай и невольно улыбаясь, вспоминая свою встречу с от­ цом Яковом в Ново-Архангельске. — Может ли священнослужитель в Российской империи иметь телескоп? — вдруг спросил попик, вытирая вспотев­ ший лоб прямо рукавом рясы. — На сей вопрос мне никто ответить не может. «Астрономия» Литтроеа, после того, как я ее прочел, ввергла меня в мечтание, и я решил накопить денег на телескоп. Только меня снедает мысль — не будет ли преследования от начальства:?.. Те­ перь о вашей повести... Может мне, как священнику, и не следует давать вам подобные советы, но в столице вы долж ­ ны обратиться к самому пламенному на­ шему публицисту, вы ..знаете, о ком я го­ ворю. Наш земляк, между прочим. Край­ ние его убеждения и независимость не позволят ему оттолкнуть ваших исканий. И если он напечатает в своем журнале ваше сочинение, — вы победили. Перед тем как расстаться с • хозяином, попик внезапно замолчал и поник голо­ вой. — Все мы смертны, — сказал он. — Это — истина, которой одолеть невоз­ можно. О смерти одного лица я и дер­ заю вам сообщить. Дерзаю потому, что это известие особо тягостно будет для вас. Почему я к вам пришел? Я вспом­ нил, как года три тому назад меня вН- звали к умирающей в одну из усадеб на­ шего уезда . Я исповедал и приобщил святых тайн ту, которую вы любили в молодости. И на смертном одре она ска ­ зала мне о своей любви к вам, призна­ лась, что любила и любит до смертного часа. Помню, была метель, яблони мерз­ лые стучали ветвями в окно. Возле кро­ вати больной стояло блюдо с антонов­ скими яблоками; она утоляла ими жажду. — Помолчав, он продолжал: — Я знал точно, что речь шла именно о вас, ваше имя повторяла она в бреду. И во имя того, чтобы вы знали, что на свете было сердце, которое жило одной лишь любовью к вам, я нарушил тайну исповеди. И пусть то, что вы узнали от меня, послужит вам утешением в нелег­ кой вашей жизни, которую вы избрали. Язычник, но твердый душою человек, дал вам совет не меняться в лице и я, священник, повторяю слова дикаря; про­ стите мою смелость и позвольте мне по­ кинуть вас в твердом убеждении, что вас не оставит и на этот раз ваше мужество... Попик тихо поклонился Загоскину и вышел из дверей. В ночной тишине было слышно, как он опускался по темной лестнице, ощупывая руками скрипу­ чие перила и старчески кашляя. И З а ­ госкин вновь остался один в тесных сте­ нах., Языки свечей, то выгибались, то де­ лались неподвижными и яркими. Но т е ­ перь он почему-то не смог смотреть на эти малые частицы огня. Он привык к кострам, разложенным на сугробах, таким огромным, что их пламя, казалось, доставало до небосвода и сли­ валось с северным сиянием. И его вдруг потянуло снова туда — в снежные пусты­ ни, в дикие леса, в простора, озаренные дыханием вулканов. Огонь всегда казался Загоскину олицетворением жизни. Р а с ­ сказ отца -Корнелия, тишина человеческих нор, скудные огни свечей, слабый звон часов и сознание одиночества все это заставило Загоскина пробыть некоторое время в каком-то оцепенении. Очнувшись, он подошел к канделябрам и потушил все свечи, кроме одной — самой короткой и оплывшей. Огонек с голубой сердцевиной долго реял в темной глубине комнаты. Наконец, погас и он, как бы слившись с зимней синевой, которой были пронизаны окна перед рассветом. Загоскин заснул, склонившись головой на спинку жесткого дивана. Он не слышал, как началась жизнь в номерах «Бразилия», как зазве­ нели печные вьюшки, захлопали двери, хрипло застонал орган, и маркер со сту­ ком выставил на биллиард пирамиду ша­ ров. В эти дни Загоскин, мучаясь и со­ мневаясь, дописал последние страницы своей повести. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ ...Однажды в середине дня раздался сильный стук в дверь. Войдите! — сказал Загоскин, пере­ ворачивая лист рукописи, которую он пе­ речитывал по нескольку раз подряд. Он поднял глаза на вошедшего и невольно прикрыл ладонью рукопись. Перед ним стоял огромный и, видимо, страдающий одышкой, седой полицеймейстер в покры той инеем шинели. Большие и бесцветные глаза его медленно обводили комнату, не задерживаясь ни на чем. Хозяин и гость молчали, слышно было только, как тяж е ­ ло дышит полицеймейстерешя грудь, пере­ тянутая белым портупейным ремнем', уве­ шанная большими, мгновенно запотевшими в тепле комнаты, медалями. Гость запус­ тил пальцы в седые бакенбарда, вытащил из них тающие сосульки, отыскал глазами стул и уселся без приглашения посредине номера, поставив саблю между колен — Смотрите на меня и небось думаете молодой человек, зачем я к вам мог по.’