Сибирские огни, 1946, № 3

подковой с таким видом, что ему ничего не стоит переломить ее, рас­ сказывал страшные случаи из своей жизни: как он искал клады и вое­ вал с разбойниками. Рассказы его были смешные и в то же время кровавые. Второй учитель нашей школы был, не в пример отцу, молчалив, читал «романы», вздыхал по черно­ глазой, со звенящим и стеклянно­ ясным голосом, поповне и еще по чему-то, чего никто не понимал. Од­ нажды, в зимний прозрачный вечер, этого молчаливого учителя нашли повесившимся у косяка на полотен­ це и чтоб влезть в петлю, учитель встал на.стопку «романов». Отец мой романов никогда не читал, презирал их всеми силами души. В газете, — монархической, т о й , что присылалась бесплатно в школу, — в те дни печаталось мно­ го вздора о Максиме Горьком, о пьесе его «На дне» и о том, что Горький — пьяница, развратник и богач. Насколько отец мой прези­ рал романы, настолько же он ува­ жал газеты, а, главное, — верил им. В вечер смерти молчаливого учи­ теля, отец мой рассказывал на куз­ не, как некогда рыцарь Дон-Кихот, начитавшись романов, произвел мно­ гие опустошения на своей земле. От этих же «романов» погиб и мол­ чаливый учитель, а главным-де составителем романов является нын­ че Максим Горький. — Шесть домов имеет от этого, четырехэтажных. Выезд из белых коней... Выходило по его словам, что молчаливого учителя погубил Мак­ сим Горький. И один из мужиков вставил: — Спасибо, что народ наш смир­ ный. Не как тот рыцарь! Замеето убийств — самое большое, — пове­ сится. В кузню зашел солдат черный, холодный, угрюмый. Он слушал, ку­ рил душистую махорку и смотрел на отца зыбкими глазами. И в кузне было тоскливо и тесно. И вдруг солдат сказал тихим и печальным ГОЛОСОМ : — Ка$ой же ты есть учитель? Пш хаешь ты, а не учишь! Твой друг в петле висит, а ты о нем I— такое... По казенной табели, вижу, ты жи­ вешь, учитель, и на землю из рытви­ ны смотришь. Дал бы я тебе солдат­ ское прозванье, да жалко: хорошо рассказываешь, вдруг да исправишь­ ся. И, выходя из кузни, он обернулся и добавил: — Грешная брехня-то — про Максима. Он из наших, из солдат, из страдальцев. Он, — сердешный голосом — семиструнный, а душой — семисаженный. И льется он сол­ датским ручьем на весь мир! Кабы читал его ты али твой товарищ — учитель, так не то, чтоб повеситься, он бы и других отговорил. Пичужка ты, а не учитель! Положи подкову, а то в морду дам!.. Н аука— богаты­ рей не тронь! Подкова, металлически всхлипнув, легла на сутулую наковальню. В селе шла ярмарка. Отец выда­ вал мне на разгульную жизнь каж­ додневно пятак. Сияли голубой глазурью горшки среди соломы, желтой, хрустящей, наполненной морозом. Визжали глиняные петуш­ ки. Ситцы были, как кусок неба. За балаганами, словно вздыбленные ко­ ни, стояли могучие и неудержимые сугробы. Я бродил преимущественно среди лотков, на которых продавали книжки. Горячий пятак впивался в мою руку. За пятак я мог купить, на выбор, книжку в 96 или 112 страниц вроде: «Как львица воспи­ тала царского сына» или «Чудесные похождения прапорщика». И вот, в одном лотке, на самом низу, я встретил (сколько помнится, издание «Донской речи») книжки, над названием которых стояло «Максим Горький». Максим Горь­ кий? Так вот он каков?.. Отец мой был суров ко мне и часто несправед­ лив, хотя, по-своему, он очень любил меня. В рассказах его было мало правды, но чувствовалась удивитель­ ная плавность таланта, часто подме­ нивающего правду, — и это прель­ щало. Я не верил его болтовне о Мак­ симе Горьком. Но солдату, так гру­ бо обошедшемуся с моим отцом, я тоже не верил. Да и кто богатырь. Солдат или Максим Горький?! И мне захотелось самому познакомить-» ^ ся с Максимом Горьким.