Сибирские огни, 1946, № 3

цветов, целая пленительная армия. Это тоже подарок России своему певцу. Горький очень любит цветы и когда ему есть время и он видит, что садовник поливает цветы из шланга, он выходит на террасу и молча смотрит. Благодушная улыб­ ка светится на его лице. Крошечный фокстерьер вертится у ног, просит­ ся на руки. И тогда, как-то особен­ но нежно голубеет перед тобою не­ бо и на сердце становится заметно теплей. Пройдешь цветники и перед то­ бой деревянная лестница, ступеней в сотню, не меньше. По бокам лест­ ницы кусты, ели, сосны, а внизу — омут глубокий, замолкший и волна в [нем словно волшебная. Смотришь в этот омут и мечтаешь о далеком речном плавании, о плесах, о рыб­ ных ловлях и свежем, росистом ут­ ре, когда поднимаешься еще до восхода солнца. Внизу, в зале, шло заседание *гго изданию «Истории крестьянства». Историки вдруг, после вступитель­ ного слова Горького, со свирепо вы­ таращенными глазами, горячо бро­ сились навстречу будущей «Исто­ рии». Они ревниво толкали друг Друга, подсмеивались и в пылу азарта, казалось, готовы были унич­ тожить и задуманную «Историю» и этот стол, и все папки, лежащие на столе. Алексей Максимович, любив­ ший споры, смотрел на историков с удовольствием и по глазам erq можно было видеть, что он верит— история получится, раз так горячо взялись. А затем вдруг спор умолк, точно телега истории свернула на другую мягкую дорогу. Все выговорились, I орький приподнялся на стуле, что­ бы достать какую-то бумажку, и мы внезапно как-то поняли — да вот он, крестьянин, великолепную исто­ рию которого мы хотели рассказать получше и поталантливей, вот он, русский мужик, держащий в своих руках культуру и историю не только своего государства, но и культуру всего мира. Горький любил и знал большую историю, где трудятся над культу­ рой миллионы людей. Но знал он и маленькие истории, где трепетало два—три сердца: и ему нравилось разбавлять этими маленькими исто­ риями большую историю. И так как заседание окончилось, но мы не уходили, он опять вспомнил о рус­ ской удали, которая в проспектах «Истории крестьянства» занимала какое-то свое место. Он заговорил о русских бунтарях, искателях, от них перебросился к разбойникам, которые, по его мнению, имели в России иной колорит, чем в других странах. Тут, кстати, он рассказал несколько историй о зря затрачен­ ной русской силе, о ловкости, о же­ стокости, появившейся от тоски и замкнутости жизни. Рассказал он и о трех кузнецах, на которых, где-то возле Мурома, напала целая шайка разбойников. — Разбойники были опытные, — сказал Алексей Максимович. — Но кузнецы не растерялись. Встали друг к другу спинами, молоты в руки и пошли молотобойничать. Крепкая битва была. Разбойники все полегли! А о кузнецах песню сочини­ ли. Народ любит петь о ловкости и отваге. Хороша Русь, ловка! И он повел плечом, как бы вспо­ миная движением этим всю, извест­ ную ему, народную ловкость и си­ лу. Это было одно мгновение, но все мы почувствовали с восторгом, как еще много сохранилось в этом человеке силы и ловкости, как ще­ дро одарил своего посланца во все­ человеческую культуру русский на­ род и как это хорошо, что еще мно- ю лет он будет трудиться, выдумы­ вать, творить... А было это, кажись, в 1935 году... ...Переполненный пышностью и праздничностью мыслей о русском народе, о его гении и о гении Алек­ сея Максимовича, я прошел цвет­ ник, спустился с обрыва по лестни­ це и увидел Москва-реку, ее темно­ синий с серебристым покровом омут. У причала недвижно стояли лодки. Захотелось плыть. Я сел в лодку. Солнце стояло низко, но до ве­ чера было далеко. Белый дом под веселой зеленой крышей стал уходить влево. Я плыл, греб, плыл, а он уходил из' виду медленно, точно нехотя. Да: и мне не хотелось расставаться е