Сибирские огни, 1946, № 3

терминов» для «писателей» перед теми кровавыми событиями, которые развертываются сейчас в Европе и которые особенно отчетливо видны ему из Италии.. Однако он считает необходимым, прежде чем перейти к событиям в Европе, поговорить об этих «словарях», извиниться, что на­ строен скептически. А далее Алексей Максимович пи­ шет: —«Возможно, что я настроен бо­ лее скептически, чем следует, это объясняется некоторой ошеломлен­ ностью, вызываемой событиями в Германии и отношением к ним со стороны «культурного слоя Европы». Человек я вообще, как будто, сдер­ жанный, но дошел до того, что по ночам впадаю в бешенство. Оста­ нешься один, представишь себе про­ исходящее историческое свинство и ослепленный ярким цветением чело­ веческой пошлости, подлости, наг­ лости, начинаешь мечтать о том, как хорошо было бы разбить вдребезги несколько морд, принадлежащих «творцам» современной действитель­ ности. И очень неласково начина­ ешь думать о пролетариях Европы. «Утешают и успокаивают наши газеты. Сегодня, прочитал в «Изве­ стиях» передовицу «Слово и дело», а также речь Довгалевского в Ж е ­ неве. Отлично! Очень умело и с крепчайшим достоинством говорит пролетариат Союза Советов. Из Лондона мне сообщают, что там «общественное мнение» вовсе не «возмущено» арестами англичан в Москве, а возмущены только суки­ ны дети, «творящие» мерзость. «А «культурный слой» Италии глух, слеп и нем. Ну, ладно. Нездо­ ровится мне сегодня, ночь не спал, голова - мутная». И после приветов моей семье Алексей Максимович заключает письмо: «Скоро поеду в Москву. Очень хо­ чется! 5.III.33. А. П еш ков» . Случай с индийскими часами Удивительно и непонятно, когда) великий человек охватывает и знает хорошо все науки его времени и все науки прошлого. Но совсем умили­ тельно и приятно, когда тот же ве­ ликий человек, вдобавок к своим знаниям, знаком еще и с человече­ ским скромным рукомеслом, вроде сапожничества или столярного дела. Лев Толстой, Петр Первый или Лео­ нардо Да-Винчи обаятельны еще и тем, что могли обработать почву, стачать сапоги или сшить платье. К таким людям принадлежал и М. Горький. Он вас мог обрадовать такими знаниями и умением, кото­ рые, казалось бы, должны быть ужасно далеки от него. Он знал, как выделывается любая домашняя вещь, как обихаживается какой-ли­ бо припас. Он знал, например, как нарядить невесту на крестьянской свадьбе и он мог обмыть и обчи­ стить ребенка и тяжело больного и многое умел и знал он. Однажы, в 1921 году, чернорабочие передвига­ ли в его квартире тяжелый шкаф из одной комнаты в другую. Двигали неумело, плохо, кряхтели, ругались. Горький смотрел, смотрел, а затем' подошел, плюнул на руки, да так по­ вел плечом, что шкаф в одну мину­ ту влетел в нужное место. Рабочие только руками развели. И вот среди таких «мелочей жиз­ ни», свойственных большому уму и бывалому человеку, мелочей, без которых портрет большого человека только схема;, неизбежно идущая к забвению, была в нем и следую­ щая «мелочь». Он был коллекцио­ нер. Но коллекционер странный. Он собирал книги, любил их, дорожил ими, но если вам нравилась какая- нибудь из этих, иногда чрезвычайно редких книг, — он ее вам немедлен­ но дарил. Много лет подряд он мечтал при­ обрести и перечесть «Тристрам Шен- ци» Стерна, — книгу, крайне редко встречающуюся на нашем книжном- рынке. Однажды мне” посчастливи­ лось, я купил книгу и с большим удовольствием принес и подарил- ему. Горький любовно перелистал книгу, похвалил, экземпляр действи­ тельно попался хороший. Дней же пять спустя, когда я спросил, как ему понравился теперь «Тристрам», он пожал плечами и сказал со сме­ хом: