Сибирские огни, 1946, № 3

•re, — прочтете. Вы меня будете бра­ нить, а я — вас. Сорренто и напол­ нится российским гулом! Читал он, в особенности, когда было мало слушателей, так, что ле­ денящий, сухой трепет восторга на­ полнял все суставы. Он мало выде­ лял интонациями отдельных персона­ жей, чуть менял голос, но в его мед­ ленном чтении, понурой голове с косматыми усами, в каждой фразе, которую он как бы подавал вам ру­ ками, во всем этом громадном дви­ жении мыслей, которые величаво и давяще лились на вас с этих стра­ ниц, чувствовалось орлиное паренье, чувствовался непокорный и кипящий подъем все вверх, и вверх. Вы не успели оглянуться, как уже'—на вер­ шине, и сердце ваше, при виде всей этой необъятной необозримости, за­ мирает, и вас охватывает такая чу­ десная зависть, такое бурное и бун­ тующее чувство счастья, что жизнь кажется молнией... Окончив чтение, он снял черепахо­ вые очки, посмотрел на нас испод­ лобья и сказал несколько сконфу­ женно: Что же молчите? Давайте бра­ ниться. Ему не понравилось наше почти­ тельное и, наверное, плохо выражен­ ное восхищение. — Объясните. Я объяснил, что сразу трудно ра­ зобраться в пьесе при таком отлич­ ном чтении. Он недовольно сказал: — Вы искренне в этом убеждены? И мы расхохотались. Напряжен­ ность прошла. Беседа потекла легко. Говорили об общем плане пьесы, о частностях, о недоговоренном, о по­ стоянной досаде писателя на свою творческую беспомощность. И он вспомнил, что один критик, говоря о Сикстинской мадонне, сказал, что Рафаэль посадил на туловище мла­ денца голову Зевса, — и не в таком ли положении находится писатель: голова работает, как у Зевса, а нач­ нет писать — руки младенческие, всего выразить не могут. — Всего — нет. Но многое выра­ жают. И на том — громадное спа­ сибо. Он мечтательно сказал: — Да, когда я читаю Толстого или Чехова, какое огромное спасибо я говорю им. И мне кажется, что эти творцы умели выражать в с е . Разве можно написать «Хаджи Му­ рат» лучше? — Нам кажется, нет. Толстому казалось — можно. Он улыбнулся: — Чехову казалось — можно ему писать и лучше. Толстому — нет. Он был — Зевс: окончив работу, считал ее совершенной. Он был Зевс — с головы до пят! И, откинувшись на спинку стула, сказал: — Однако, и нам следует быть зевсоподобными, и не очень-то уни­ жать себя. Ведь за спиной-то у~нас — Русь, она за нами следит, нами гордится и ждет от нас работы. Он встал: — Пойду; перед сном почитаю. Хорошо стали писать на Руси! _ . И он ушел работать. Однажы утром, после завтрака, он вздумал прочесть письмо молодого человека из России. Письмо было хорошее, умное, очень приветливое, с несколькими золотыми деталями, которые так любят писатели. Горь­ кий своим глухим и гулким голо­ сом повторял эти детали. — Пишет человек, который:и не думает быть писателем. Какие великолепные пись­ ма, какая чудесная молодежь вырос­ ла у нас! И он стал рассказывать о молодых ученых, о их работе, при­ нес их книги, письма. Ему хотелось развернуть перед ними пышную и светозарную жизнь советского уче­ ного, и мысли у него текли строй­ но, торжествующе. Мы знали, что ему самому надо итти работать, что каждая минута его драгоценна, но нам так не хотелось прерывать его, так не хо­ телось уходить. Прошел час, другой. Мне показалось, что родные его смотрят на меня укоризненно и я, через силу, встал. Он посмотрел в окно. —■Вы что, гулять хотите? — Вам работать нужно, Алексей Максимович. — Молодежь отвлекла от работы. Взволновался. Работать уже сегодня не буду. Пойду гулять. День был солнечный. С крыш па­ дали большие и, казалось, горячие капли. Х^пав на землю, они долго