Сибирские огни, 1946, № 3

Каприола сохранились письма Пуш­ кина. И нужно случиться так, что письма А. Пушкина по завещанию должны перейти к тому сыну, кото­ рый фашист. В те дни, как раз, Алек­ сей Максимович вел переговоры со стариком, чтоб тот, за хорошие деньги, уступил письма Пушкина русским. Когда фашист узнал, что старик Серра-Каприола хотел про­ дать русским письма Пушкина, он в ярости взвалил вообще весь семей­ ный архив на тачку и повез топить в море. Чем русским, лучше — в море! Еле отбили. И с того дня — письма исчезли. Спрятал, наверное. Подставных людей даже подсылали, — не желает и говорить, мерзавец!.. — Конечно, частность. Конечно, три—четыре пропавших письма Пуш­ кина — горе, но с ним можно поми­ риться. Беда в другом. Пропавшие, уничтоженные в дикой злобе письма Пушкина — знак общего культур­ ного обеднения Италии. Развивается паразитизм, шпионство, подлость, бездельничество. Трудиться разучи­ лись, хотя о труде в Италии кричат много. А какой был веселый, певу­ чий, трудолюбивый народ! Алексей Максимович ведет нас в первый этаж дома, где в большой комнате устроена мастерская для художников. Живописью немного занимается сын его Макс, невестка Надежда Алексеевна, художник И. Ракитский, друг Горького, посто­ янно живущий в его доме, мечта­ тель — несколько' лет назад он со­ вершил путешествие на корабле во­ круг света и до сих пор не может опомниться от виденных чудес: гла­ за у него тяжелые, чадные, словно умчавшиеся куда-то. А кроме них, в доме сейчас гостит художник Я., приехавший из России. Горький им восхищен, и, мне кажется, не столько искусством художника, сколько изу­ мительным его трудолюбием. Оча­ рован быстротою кисти, настойчиво­ стью — человек ночей не спит, а все пишет. Горький требует, чтоб по­ казали нам все это, и художник по­ слушно показывает. — Русь часто понимала свободу, как свободу от труда. Но теперь, через большевиков, она поняла, что такое свободный труд. Прогресс' по­ разительный. Чудеса творятся на Руси, благодаря этому прогрессу. На лице его можно прочесть— что такое жизнь, как не стремление к счастью и не борьба за него, а ,зн а ­ чит, и борьба за прогресс. Прогресс — это постепенное, если можно так выразиться, удешевление цен за счастье, то-есть увеличение легкости его достижения. Прогресс — это указка пути к счастью, пути бли­ жайшего, самого удобного, самого доступного пути. Указка эта дана: нами, русскими, дана большевиками,, и это приятно сознавать и приятно смотреть ка наш труд и приятно праздновать новый 1933 год, хотя на западе и повисли темные тучи. И он говорит: — Но самый опасный и трудный: барьер для прогресса: самодоволь­ ство, самонадеянность, ограничен­ ность! Вышли из мастерской. Снару­ жи, под аркой, возле своей будки, лежал лохматый и старый пес. Алек­ сей Максимович, сбросив пепел, ука­ зал папироской на пса: — Прошу обратить также ваше внимание на остатки итальянской степенности, запечатленной в этом псе. Италия запугана и загнана шпи­ онами, степенность потеряна и бу­ дет чрезвычайно жаль, когда эта собака сдохнет. Он стоял у входа в дом. Фонарь освещал листья агавы, тяжелые, темно-синие, железные ворота вбли­ зи и итальянца в длинном пальто, который, зыбко-тягуче волоча ноги, прошел, оглянувшись на нас, миме ворот. Горький продолжал: — А когда я бродил по нашим степям, там однажды волкодавы гу­ бернатора съели. Вместе с эполета­ ми. Не верите? В том-то и дело, что именно с эполетами. Этого, видите- ли, казакам так хотелось, потому- что ничего более позорного для своего губернатора они придумать не могли. А украинец, он каждый— казак, и на выдумку, как и каждый казак, богат. Мимо ворот прошел опять италья­ нец в длинном пальто и опять огля­ нулся. Горький закурил, кашлянул и, входя в дом. сказал: