Сибирские огни, 1946, № 3

того, чтоб искать родных или торо­ питься к выходу, подхватив чемо­ даны и свертки, бегут вместе с на­ ми к вагону Горького. Сквозь немолчный, бурный, возвы­ шенный, но не совсем стройный рев музыки, СЛЫШИМ: — Алексей Максимович! — Алексей Максимович, родной! И над толпой, словно застывшие крики радости плывут, отчаянно ко­ лыхаясь, цветы. Доплывает их до Горького немного: теснота, цветы валятся под ноги. Горький берет растрепанный, но благородный бу­ кет цветов и неумело держит его. Горький поднят на руки. Его не­ сут по цветам. Он плачет. На мгно­ венье оборачивается к радостно всхлипывающим музыкантам, и не­ доуменно оглядывает их, видимо, желая что-то сказать. Но его про­ носят мимо. Пожать ему руку возле вагона мне не удалось. Тороплюсь к три­ буне. Только взобрался, только по­ дошел к нему, как сын его, Максим Алексеич,—уже не помню для чего, — попросил меня взять и принести из машины какую-то зеленую папку. Я спускаюсь с трибуны. Слышу позади себя возглас: — Горький сейчас будет говорить! — Са-а-ам?!.. И это «сам», возвышенное и ра­ достное, хлынуло на меня красивой' и крепкой волной, подхватило, по­ несло с легкостью, обжигая душу народным восторгом, понесло и от­ бросило к какому-то деревянному забору на край площади. Передо мной плотно, как стеной, стояли спины, гордые и грозные, и где уж там соваться и пробиваться... изуве­ чат! Толпа дышала напряженно и ве­ ще. Я стоял, замкнутый в это дыха­ ние. Оно мне казалось неизглади­ мым. Но, все же, чертовски хоте­ лось послушать Горького и пожать ему руку именно здесь, на этой вок­ зальной площади, где его встретила громадная и чуткая московская Русь. Какой-то человек в шляпе, с бо­ родкой, в золотых очках, костлявый и сумрачный, шумно сморкаясь в платок, сказал мне: — Вот что значит быть интелли­ гентом! Мне нос расквасили, а вам... Я молчал. Дул ветерок, и пожилой рабочий, прислонившись к забору, закуривал. Глядя на меня нежно­ тоскливыми глазами и понимая, что влекло меня в толпу не праздное любопытство, а что-то большее, не­ сказанное, проговорил: — Потерпи, гражданин. Свое по­ лучишь.—И, обратившись к челове­ ку в золотых очках, сказал: — Вы тоже свое получили, несмотря ни на что. — А вы, собственно, как об этом догадались? — Другому бы нос расквасили, он бы орал, милицию требовал, а вам бы только кровь унять и думать о своем, гражданин профессор. — Однако, вы психолог, — сказал профессор не без удовольствия. — Откуда вам, например, известно, что я профессор? — А откуда вам известно, что я слесарь? — Сказал рабочий, хотя профессор и не думал догадывать­ ся о его профессии. — Наука на ли­ це читается. — Да, да! Совершенно верно. Разрешите познакомиться: профес­ сор Пальмин. И вы — правы. Я свое получил. Во мне окончательно сфор­ мировалась и именно сегодня, вот здесь, на этой площади, куда я при­ шел вместе со своим институтом, окончательно, говорю, сформирова­ лась, весьма важная для современ­ ности мысль. Сущность ее заклю­ чается в том, что Горький, как ху­ дожник, нашел несомненно средство, рядом с роковой необходимостью^ приспособить самого себя к услови­ ям окружающей действительности— эту действительность приспособить к самому себе, к содержанию своих собственных желаний и потребно­ стей. И средство это заключается в создании возможностей творчества и в осуществлении этих возможностей для каждого, и притом в мире со­ ветской действительности. Потому что рабское отбывание жизни есть лишь простое подчинение сущест­ вующей действительности! И отбы­ вать это рабство жизни — постыд­ но! Свободное же творчество жиз­ ни — есть преобразование сущест­ вующей рабской действительности ш