Сибирские огни, 1946, № 3

те громадную и лихорадочную тоску по родине. Другого писателя вы мо­ гли б вообразить в позе человека, отложившего в сторону перо и с грустью глядящего на вас. Вас и его разделяло бы мертвое и мрач­ ное море, — картина могла быть пышной, но мелкой. Горький тоско­ вал по-другому, как тоскует вулкан, лепя скалы из базальта. Иногда дни становились ему особо непереносными и он приезжал на родину, совершая по ней длинные путешествия. Так он объехал ее в 1928 и 1929 годах, в летние месяцы. К Москве приближается поезд, который везет Горького. Мы едем встречать его на вокзал. Автомобиль медленно пробирается сквозь яркую, трепетную, но не шат­ кую толпу. Ласковая, очарованная, свежая толпа эта, по мере прибли­ жения к Белорусскому вокзалу, ста­ новится все плотней, гуще и словно ярче. Тротуары, окна, подъезды и даже крыши зданий тех, что пони­ же, заполнены людьми. То бархати­ сто-нежно, то буйно сверкают чьи-то глаза, мелькнет возбужденная и ра­ достная улыбка и тогда верится, что все то лучшее, что подмечал и вос­ певал в русском народе Горький, те­ перь умноженное в миллионы раз, дрожит, переливается, поет на этих улицах, на привокзальной площади. И то, что ты сам принадлежишь к этой толпе, давит сердце и неразбор­ чиво бешеный шопот восторга шумит в ушах и подламываются ноги. День серый, каких в Москве мно­ го: тучки, не то пыль, не то дождик. Вокзал, каких в Москве тоже много. Но, боже мой, как чист и прибран этот вокзал. Двери распахнуты и через вокзал протянута алая ковро­ вая дорожка, по какой, наверное, и цари не хаживали. Вдоль этой до­ рожки проходила уборщица, увида­ ла окурок, охнула и даже поблед­ нела от волнения. В такой день воздуху на перроне быть бы удушливым и тяжки 1 ц. На­ несено так много цветов и зелени, что пахнет остро и неодолимо са­ дом, полем. Шляпы тогда носили реже, чем сейчас; и славно отдава­ ясь запаху цветов, фуражки мужчин юдвину.ты на затылки и только не­ движно, строго, в шляпах, будто некие кавалергарды искусства, сто­ ит Художественный театр. Поезд ближе. Говорят, он уже миновал Кунцево. Все поворачива­ ются в сторону поезда, глядят на тусклые, сизоватые рельсы и лица кажутся поблекшими и, честное сло- ео , видно, как трепещут сердца. Пожилой, тускло ' седой железно­ дорожник идет вдоль перрона, ото­ двигая пассажиров: «Чуть подальше, граждане, чуть подальше, а то под вагон». Служит он на этой дороге уже, наверное, много лет, привык ко всему и, однако, какое, у него взволнованное лицо! Он доходит до конца толпы и говорит кому-то, что­ бы поделиться причиной этого, бес­ примерного для него волнения: — Я в детстве думал: «Максим Горький» — поезд изобрел, отсюда и пошло имя. Поезд для бедных, чтоб каждый мог уехать от плохой жизни куда-нибудь подальше. — Да, был такой поезд... — А как же! Бесплацкартный, дешевый, теплушки. Вот на нем-то я и имел возможность уехать от той беспросветной жизни. Позже уж уз­ нал я, что Горький книги пишет. И пришлось мне тогда просидеть в тюрьме три недели за эти книги. — Каким же это образом? — А таким, что был случай. Лавоч­ ник мне сказал: «Врет ваш Максим Горький, как босяк». Я — возму­ тился. Это, как если б я жил, а мне сказали, что я вру всей своей жиз­ нью! Тут я ему возразил, — глупый был, не имел еще тогда другого способа спорить, — я ему в морду. Ну, меня к мировому и дали мне, голубчику... Рыхлый серебристый дымок по­ казывается на путях. Гудит гудок. Не окончив рассказа, железнодо­ рожник со всех ног кидается в тол­ пу. Он опять уговаривает собрав­ шихся быть спокойнее, долго ли попасть, под колеса... Машинист паровоза осторожен. Медленно входит, убранный цвета­ ми и зеленью, паровоз. В окнах ва­ гонов умиленные лица пассажиров. Они машут руками, показывают, что вагон Горького дальше. Выхо­ дят поспешно из вагонов, и вместо