Сибирские огни, 1946, № 3

го не понимал. Резко вскинутый своим воображением кверху, я пи­ сал рассказ за рассказом на оборо­ те географических карт, которые вырывал из Британской энциклопе­ дии. Горький иногда звонил мне по телефону. «Едите, пишете?» — ласковым своим басом спрашивал он. «Ем и пишу», — отвечал я. Его заботу я принимал за желание пото­ ропить меня в моих писаниях. А может быть мне вообще хотелось писать и я, при любых обстоятельст­ вах, писал бы? Написав рассказы, я отнес их Горькому. Он возбужденно потер руки: — А завтра приходите погово­ рить о рассказах. Утром я шел к нему встревожен­ ный. Заросший самомнением в оди­ ночестве своей комнаты, я стал приходить в себя, предчувствуя, что наболтал много несвязностей и несуразностей. Я увидел сухое, слегка недоуме­ вающее лицо и круг, как бы мыс­ ленно очерченный им около себя. Он неподвижно сидел в этом кругу, и с упавшим сердцем я понял, что теперь, вот с этого дня, я не пред­ ставляю для него интереса. Я ока­ зался плохим писателем, человеком, не имеющим никакой цены, челове­ ком, с которым надо быть только вежливым! У него была тугая улыбка и медленный голос, небреж­ ный и пустой, как мне казалось. Я понимал его. Но, все же мне было обидно. Я, молча, стараясь соблюдать неподвижность и тот круг движе­ ний, который он хранил, выслушал его: — Рассказы ваши необработаны, небрежны. Напечатать их нельзя. — И, помолчав, добавил. — А человек вы талантливый. Отчего это так? Я принял рассказы. Я шел через Троицкий мост в свою комнату на Литейном и злобно говорил самому себе: «Ну, и не надо. Ну, и сдохну!» Слезы были у меня на глазах. Я пришел, лег на диван из розового дерева и решил тихо умереть. Мне теперь не пойти в Дом Уче­ ных к брюхастому Роде. Не стоять в академических очередях, и не есть хлеба великих мудрецов. Уме­ реть?! А затем пришла мысль: «Почему умирать? Какая в этом необходи­ мость? Ведь он сказал — рассказы н е о б р а б о т а н ы . Значит, надо работать, искать, трудиться». И мучительный, то мутный, то стек­ лянно-ясный труд, возобновился. Я вскочил, вырвал десятка два карт из Британской энциклопедии и опять принялся за работу. Если я не могу изложить придуманное и испытанное в стройном рассказе, то почему бы мне не избрать более спокойное течение прозы, нечто сродное между воспоминанием и очерком, описав какой-нибудь сов­ сем небольшой факт? Возьмем сре­ ду крестьян, наиболее знакрмую мне, и случай, который, как я слы­ шал, произошел где-то возле села Волчиха, неподалеку от Алтая... Ведь там я жил, когда впервые услышал о М. Горьком, призывав­ шем всех нас к труду и бодрости духа! Я писал, почти не отрываясь от стола, трюе суток. Добрая хозяйка одолжила мне керосиновую коптил­ ку. На четвертые сутки хлебные за­ пасы мои кончились, но и рассказ тоже был окончен. Он назывался «Партизаны» и положил основание книги моей, позже названной «Партизанскими повестями». У ме­ ня не было сил, а главное — надеж­ ды на успех, и рассказ к Горькому отнес сын хозяйки: Маковские ува­ жали искусство. В сопроводительном письме я просил Горького послать мне некоторое количество хлеба. Мне стыдно было просить у Горько­ го хлеба, но, странное дело, еще стыдней почему-то было б просить у Роде. К вечеру я получил следующее ПИСЬМО: «Как это у, вас хлеба нет, друг мой. Вы должны аккуратно полу­ чать в «Доме Ученых». Там же вам надо починить сапоги. Как это сделать все. И где вы... А. П е ш к о в.» «Где вы», относится, несомненно, не к месту моего пребывания, а к психологическому моему состоянию,.