Сибирские огни, 1946, № 1

Иногда Ольхон делает простейшие сти­ листические ошибки. Он пишет, например: «Да, счастлив тот, кто чувства не утра­ тил, чьи страсти движут мысли и дела». Та же ошибка повторяется в другом ме­ сте: «Боевое знамя ветер вьет». Так зло ­ употребление (именительным падежом и винительным, сходным с именительным, приводит к элементарной смысловой пу ­ танице. Другим значительным по размеру произ­ ведением Ольхона являются «Баргузин- окие соболя», которые автор, по его соб­ ственному признанию, считает поэмой. Это произведение задумано, как письмо московскому другу, посвященное соболи­ ной охоте. Однако, помимо воли автора, письмо превращается в поэму. «Я начал вам письмо, но целая поэма внезапно за­ шумела на пути. Я повинуюсь этому наитью...» Уже первые строфы, явля1ощиеся р е ­ зультатом столь внезапного и случайного вдохновения, заставляют насторожиться: В Москве, мой друг, наверно, нынче жарко, И если не на даче вы сейчас, То, может быть, гуляя в зоопарке, Прочтете мой охотничий рассказ. Но я прошу вас, прежде поглядите Вольеры баргузинских соболей, Об этом просит вас и мой родитель: Мы с ним «соболевали» .в феврале. Эти строки поражают полной своей не­ обязательностью и удивительно неверным тоном, взятым с самого начала. Правда, автор сам определяет свое произведение, как «охотничий рассказ», не ощущая не­ вольной иронии, которая звучит в этом определении. Однако, даже и для такого сомнительного жанра 'взятый Ольхоном тон оветски-непринужденной болтовни вовсе не обязателен. К сожалению, Ольхон придерживается этого тона до конца. Он обращается к своему московскому другу «столичный мой повеса» и тут же читает ему следующую не лишенную грации мораль: «в любви он (соболь. Л. Л.) вам покажет превосход­ ство — лишь смерть его с подругой раз­ лучит». Так читатель волей-неволей дол­ жен узнать о том, что московский друг Ольхона в делах любви, очевидно, не от­ личается особенным постоянством. Читая «Баргузинокие соболя», поминутно испытываешь самое энергичное чувство протеста. Ольхон пишет о соболях, осво­ ившихся в непривычных условиях зоопар­ ка: «Чудеса искусственной природы есте­ ственность вполне воссоздают». Если это считать языком поэзии, то тогда неизвест­ но, что такое канцелярский язык. «Я уважаю труд природоведа и верю их испытанным словам» пишет Ольхон. Чьим испытанным словам? Если словам приро­ доведа, то почему же тогда «их», а не «его»? «Сетями и ружьем здесь поколенья сы­ ты» — пишет Ольхон. Как вообще кто бы то ни было может быть сыт такими пред­ метами, как сети и ружья? Рассказывая о баргузинеком соболином заповеднике, Ольхон предусмотрительно решает освободить своего друга от необ­ ходимости заглядывать в справочники и сообщает ему некоторые сведения о собо­ лях: Соболь — зверь причуды. Живет он по распадкам и ключам, Где мелкий лес и. каменные груды, Где рябчики играют по ночам. «Соболь — зверь причуды»! И это Ана­ толий Ольхон и его редактор С. Обрадо- вич называют поэзией! А что значит упо­ минаемый далее «испытанный наукой и приметой, отлов живьем»? Почему все эти нестерпимо приблизительные по смыслу и лишенные всякой поэтичности слова чита­ тель должен рассматривать, как стихи? Во время соболиной охоты, продолжав­ шейся восемь суток, Ольхону взгрустну­ лось по пирогам и по горячему чаю. Это законное человеческое чувство почему-то комментируется следующим образом: Блаженные мечты! Но люди ведь всегда не понимают Великого значенья простоты. Откуда эта комическая мизантропия? При чем здесь «великое значенье просто­ ты»? Каков вообще смысл этого неожи­ данного философского обобщения, право же, достойного пера Козьмы ‘Прут,шва? 1акже к числу поэм Ольхон относит, вероятно, произведение, озаглавленное «Моя прабабушка Устинья Ильинишна». Скажу сразу, что это — не поэма, а просто-напросто непомерно растянутое» совершенно неудачное стихотворение. В данном случае не может быть речи не только о поэме, но даже и о сколько-ни­ будь осознанной попытке ее написать. Д ля того, чтобы стал ясен стиль этого стихотворения, достаточно процитировать следующую строфу: Взгляните-ка, у ней спина какая: Полвека, видно, согнута была! И лишь душа осталась молодая, — 1 Об этом говорят ее дела. Позволительно спросить у Ольхона, а заодно и у его редактора чьи дела? Души? Спины? Или Устиньи Ильинишны? Дело, однако, не в этой небрежности, хотя и она, конечно, недопустима. Ольхон очень подробно и длинно рассказывает о своей героине, но этот рассказ носит на­ столько описательны^ характер, что за ним совершенно не ощущается реальный живой человек. Стихотворение становится комментарием к жизненной судьбе Устиньи Ильинишны, а не поэтическим изображени­ ем этой судьбы. В немногих строках, которые посвящены Устинье Ильинишне в «Солдатских прово­ дах» Озыше я уже ссылался на эти стро­ ки), оораз старой женщины сибирячки по­ казан гораздо ярче, чем в специальном большом стихотворении. К сожалению, и во многих других сво­ их стихах Ольхон скорее комментирует человеческие судьбы, нежели поэтически раскрывает их. Стихотворения «Поликарп Двоедан» и «Нзстенька-рыбачка» неудач­ ны именно потому, что образы людей за­ слонены в них целой системой описатель­ ных, комментирующих слов. «Вот какое он у нас, сетовщик-бригадир. гордость наших байкальских путин», — : пишет Ольхон. Но каков же он в самом деле? В стихотворении обстоятельно пере- ; числяются несомненные достоинства Двое- :